Мэрилин - Марианна Борисовна Ионова

«Сбудется», – сказал Юрий, досадуя, что не может взять ее за руку, но она сама прекратила развивать эту мутную тему.

Иначе ему пришлось бы указать на то, что абсолютизация своих желаний есть признак незрелой личности, а не Личности с большой «л» в христианской антропологии. Что такая «личность» с годами линяет, как краска, обнажая природный цвет материала. И что он отнюдь не ощущает себя «центром мироздания». А для нее, от силы двадцатидвухлетней на вид (хотя, возможно, она и старше, но дело не в числе годов), это значило бы только, что он прожил больше, чем осталось.

Они сели в подошедший троллейбус. Юрий не посмотрел номер и маршрут.

«Таня», – она по-мужски протянула руку, и он не сдержал усмешки.

«Юрий. Кстати, чем все-таки я похож на фавна?»

«Всем. То есть, я имею в виду лицо. Глаза, нос, губы, уши, волосы…»

Тане уступили место, и теперь она сидела, а Юрий, держась на поручень, нависал над ней, приветливо поднявшей к нему глаза, от постоянно виноватого выражения которых было по себе.

«Я знаю человека, который похож на фавна еще больше, – сказала Таня, поглядев в окно, – У него в лице есть что-то лесное, что-то не вполне человеческое…»

Когда Юрий занял освободившееся сидение позади нее, то сразу увидел большой, похожий на пучок жухлой осенней соломы застарелый колтун в нетщательно промытых волосах.

До конца поездки Таня не обернулась.

«Вы, я вижу, не возражаете зайти ко мне в гости?» -мило спросила она, когда они сошли.

«А я не помешаю?»

«Кому? – она, наконец-то, заулыбалась, – Батону?»

Она шла впереди, сутулясь; перед дверью вдруг почти выхватила у него один за другим пакеты, почти кинула их на пол и почти плюхнулась на корточки.

«…в нестрогом / черном платье, с детскими плечами – / лучший дар, не возвращенный Богом», – он произнес это, едва-едва шевеля губами и, смутив себя, усмехнулся.

Таня, наконец, выловившая связку ключей с пропитанного мясной жижей дна, расслышала только смешок и вернула ему, приняв на свой счет. Она снова выглядела безумной, в драных шлепанцах, с синяком на торчащей коленке.

«А вас что, совсем не удивляет наша повторная встреча?» – спросил Юрий, уверенный, что Таня ответит отрицательно.

«Просто я люблю гулять в Замоскворечье», – она встряхнула ключами, и брызги кровяного сока полетели на шлепанцы.

«И там покупаете мясо для питомца?»

«Так совпало. Просто я не всегда вспоминаю про это мясо, и надо ловить момент. А вы тоже, да?»

«Что, простите? У меня нет собаки, уже давно»

Он чуть-чуть подтолкнул ее за порог.

«Я имела в виду, гулять по Замоскворечью…»

«А, нет. Я там живу»

«Но гулять любите?…»

Раздраженный своими промашками, Юрий не ответил.

Окна квартиры смотрели на запад: было нарочно притемнено, но свет находил пути, расстилался по полу, отталкивался от зеркала; когда в прихожей Таня вышла из шлепанцев, и Юрий опустил глаза, свет лакировал уже родные волоски вдоль голени. Они почему-то всегда стояли у нее дыбом, будто под неубывающим накалом, под неслабнущим подкожным криком на очень высокой частоте.

Стоило Тане с пакетами уйти на кухню, изнутри толкнули дверь комнаты, и не слишком породный, такой же русый, как Таня, и такой же сильно облегченный английский бульдог с сонным отвращением подбрел к ногам Юрия. Удостоив их беглым нюханьем, он стоял, точно сомнамбула, пока его трепали по холке. Вернувшуюся Таню пес приветствовал, задрав, насколько это далось без шеи, голову, перетаптываясь и плеща языком по напоминающей кабину дальнобойного грузовика, в который вселился незлой ацтекский бог, морде. Таня потыкала пальцем ему в переносицу.

«Да, охрана из него, как из аспиранта, изучающего античную поэзию; даже странно, что он ест мясо. Наверное, ему надо, чтобы с ним погуляли? Я…»

«Надеюсь, что не надо! – Танины небольшие глаза увеличились вдвое, – И прошу вас, потише говорите это слово: он же, поганец, все понимает!»

«Да не переживайте вы – я в собаках души не чаю. У меня когда-то был…»

Пахнущая мясным отделом ладонь зажала ему рот.

Шагнув за Таней в комнату, он выдавил вопль из резиновой игрушки; когда Таня отдернула шторы, оказалось, что пол заминирован мячиками, кольцами и тому подобными собачьими радостями. Юрий увидел бедный кавардак: скученная, притом какая-то необязательная мелкая мебель, утюг в кресле, тарелка и банное полотенце на журнальном столике, под столиком – целлофановые пакеты, кажется, с мусором; из одного торчали огромные мумифицировавшиеся розы. Там и сям были оставлены несколько книг, в том числе шикарный альбом художественной фотографии. В складках наполовину сползшего с дивана, до плешей протертого «леопардового» покрывала Юрий приметил вроде бы несколько пар трусиков; впрочем, он так быстро отвел взгляд, что мог и ошибиться.

Судя по обоям и потолку, ремонт здесь не делали годами, но ошеломляло то, что здесь годами не убирались. Казалось, в окне сбит фокус – все мутилось. Солнечный свет проходил сквозь стекло слегка посеревшим. Взвесь пыли чувствовалась на вкус. Слой на экране телевизора приближался фактурой и цветом к пеплу.

«Вы живете одна?»

«Да. С Батоном. Раньше мы жили втроем: бабушка, он и я. Бабушка»

Над письменным столом, со стороны окна окаймленным аптечными коробочками и пузырьками, к которым прислонены были печатные иконки, висел на стене фотопортрет, цветной, размером примерно 10х20, в некрашеной, похоже, из IKEA, раме. Юрий встал и подошел почтительно близко. Портрет был сделан профессионалом, в студии, судя по светло-синему фону. Женщина лет шестидесяти, интересная, с готическим сухим и большеглазым лицом, с седым начесом; мать тоже долго носила такой.

«Выпьете кофе?»

«Лучше чаю»

В кухне было приятнее: почти порядок, заодно игравший роль чистоты. Встав на колени, Таня наполовину исчезла в нижнем отсеке буфета, откуда ее почти заглушенный птичьим гвалтом фарфора голос сразу воспротивился помощи. С трудом достала и дрожащими от осторожности руками расставила она предметы из допотопного и, видно, редко пользуемого сервиза. Споласкивать чашки Таня не стала; засверкал протертый ее большим пальцем золотой ободок.

«Ломоносовский завод», – сказала Таня веско.

Вазочку из зеленого стекла наполнил лом печенья, сверху Таня положила несколько мятных пряников. У нее явно имелись какие-то собственные правила, как и у запахов на ее кухне: нутро чашки пахло старой книгой, тогда как пряники – абсолютно ничем.

Тут Юрий вынужден был до предела сосредоточиться на Тане, которая в некоторой лунатической неуверенности достала из духовки коробок спичек и приближалась к плите.

«Сейчас будем зажигать», – сказала Таня с извиняющейся улыбкой.

Юрий встал из-за стола, налил воды в чайник, поставил его на плиту и,