Последний пророк - Барбара Вуд

Работники кухни вскрикнули, упали на колени, прильнув лбами к полу. Но Ошитива не двигалась: Господин Хакал своим проницательным взглядом просто пригвоздил ее к месту.

— Где ты нашла эту глину? — нетерпеливо спросил он, постучав ногой в кожаной сандалии, украшенной небесными камешками, по корзине, наполненной глиной. Ошитива, всю свою жизнь ходившая босиком, как завороженная уставилась на великолепную сандалию. — Я спрашиваю тебя, где ты взяла эту глину?

Ее сердце бешено заколотилось. Знает ли он, что однажды она подсматривала за ним в тайном саду? Знает ли он, что потом она снова пыталась шпионить за ним, вернувшись на то же место, под предлогом, что ей нужно собрать больше глины, а ей просто хотелось еще раз взглянуть на него? Знает ли он, что теперь у нее глины, на которую он сейчас смотрел, больше, чем ей нужно, потому что теперь она приходила к тайной поляне регулярно? Ей хотелось видеть его снова и снова, хотя она понимала, что это запрещено законом, что, если кто-нибудь это обнаружит, ей будет грозить смертная казнь.

— Настоящий гончар никогда не разглашает, где находится его источник глины, — ответила она, найдя в себе мужество сказать об этом Господину Хакалу. Это была правда, и она хотела, чтобы он знал.

Его глаза вспыхнули. Он пристально посмотрел на нее. Выражение его лица было непроницаемым, но Ошитиве вдруг показалось, что кухня, работники, Центральное Место и весь мир куда-то исчезли, как будто вовсе не существовали. Она знала, что ей нельзя смотреть в глаза Господина, но ее буквально вынудили сделать это, и между двумя стремительными ударами ее сердца она успела прочитать вопрос в его глазах.

А потом все вернулось на свои места: кухня и ее работники, шум и гам Центрального Места, но уже со следующим ударом сердца, не говоря ни слова, Господин Хакал развернулся и вышел из кухни, а его свита тут же последовала за ним. Все, кто был на кухне, начали вставать с коленей, удивленно посматривая то на Ошитиву, то друг на друга.

Больше равнина не приносила ему радости. Прекрасные женщины, разноцветные птицы, сладкие плоды, благоухающие цветы — все это превратилось в пыль.

Хакал не мог понять, почему он чувствует себя так одиноко. Вокруг него всегда были слуги, государственные чиновники, Мокиикс и воины-ягуары. Он никогда не оставался один. Так почему он ощущает себя одиноким? А прекрасные служанки, что служили богам? Хакал мог получать удовольствие с ними, когда бы ни пожелала его душа, и он время от времени прибегал к их услугам, но такие отношения не приносили ему истинного наслаждения. Наоборот, физическая связь лишь усиливала его чувство глубокой тоски.

Угрюмо поедая орешки и ягоды с большого блюда, в то время как служанки, смеясь, пели и играли на своих музыкальных инструментах, Хакал мысленно представлял свою маму, когда он был еще мальчиком и они жили в Толле, женщину, которая была так же прекрасна и недосягаема, как богиня. Особенно нежными казались ему воспоминания о том, как он целовал ее надушенную щеку, а она в ответ весело смеялась. Бывало, он мельком видел, как она в разнообразии красок и в хоре звонких женских голосов стремительно проносилась по дворцу в окружении своей свиты. Когда он подрос и понимал многие взрослые вещи, он уже знал, что она имела в виду, разговаривая с отцом. Он подслушал их: «Я выполнила все свои обязанности, Мой Господин. Я подарила вам четырех сыновей». Тогда Хакал осознал, что он — лишь результат хорошей службы его матери, только и всего. Его просто произвели на свет. Грустно; иногда он размышлял, станет ли он так же относиться к своим детям, когда придет время позаботиться о потомстве.

Он не знал вкуса материнского молока, был вскормлен, как все дети королевской крови, кормилицей. Думая об этом, он выглядывал в окно и наблюдал за людьми на площади, которые, по его мнению, были похожи на животных: они носили своих детей на спинах, играли с ними, выражали к ним свою любовь и заботу. Так же было и в его родной Толле: на шумном рынке, где повсюду слышались крики и ругань, сельские женщины носили детей, прижав их к груди, а мужчины держали мальчиков на своих плечах. Так же относились к своему потомству обезьяны, ягуары, попугаи — все животные.

«Мы, знать, выше этого», — убеждал он сам себя, но впадал в еще большую меланхолию.

Теперь появилась в его жизни девушка, о которой он все чаще и чаще думал. Ее звали Ошитива, и ее руки создавали самые красивые на свете кувшины. Когда она смотрела на него, в ее глазах не было и намека на робость и стеснение. Ему казалось, что ее лицо похоже на луну. Оно было круглым и безупречным, за исключением трех линий на лбу. Ему сказали, что она из Племени Черепах. Когда он, сидя на своем троне на площади, слушал жалобы и вершил правосудие, глазами он искал ее в толпе, а когда находил в окружении подружек, то наблюдал, как она смеется, как в такт ее смеху колышутся ее бедра, в это время она была такой свободной. Он поймал себя на мысли, что ему интересны все подробности ее простой жизни. Как люди, живущие в такой простоте и бедности, могут быть счастливы? Ведь он, у кого было все, — самый несчастный человек на свете.

Он посмотрел на синее, безоблачное небо. Не из-за меня ли дождь не хочет идти? Ему донесли, что крестьяне им недовольны. В засухе они винили тольтеков. Воины-ягуары — привилегированный класс знати, состоящий из сынов богатой аристократии, — волновались. Когда только высшие чины заседали вместе с ним в совете, они прямо, открыто поведали ему, что их беспокоит.

— Чтобы ублажить богов, нужно пролить кровь! — так они ему заявили. Руки и ноги были у них испачканы их собственной кровью: они подвергли себя ритуальному прокалыванию шипами агавы. У Хакала самого были шрамы от этого ритуала. Он никогда не уклонялся от ежегодного прокалывания своего языка — эта кровь нужна была его богам. По ритуалу, надо было протягивать длинные волок на агавы сквозь язык, пока боль не станет совсем невыносимой.

Много крови лилось, но дождь не шел.

Услышав, как торговцы на рынке судачат о какой-то девушке, чье имя означает «Тот, Кто Призывает Дождь», он послал за ней. Хакал надеялся, что она призовет дождь в Центральное Место. Но он не мог ожидать, что она каким-то необъяснимым образом завладеет его мыслями.

Но он знал, почему так случилось. На рассвете последнего Восьмого Дня, когда он, обнаженный и смиренный, стоял на краю обрыва и ждал, когда появятся первые признаки его бога, эта девушка была там тоже и наблюдала за ним. Ни на памяти самого Хакала, ни в истории его народа такой запрет никто и никогда не осмеливался нарушить. Ее поступок его ошеломил, он просто не мог сообразить, что ему делать. Ее нежное круглое лицо сияло на фоне бледного рассвета, а миндалевидные глаза с интересом наблюдали за ним. Какое-то дурное предчувствие закралось в его закаленную душу. С удивлением он отметил про себя: «Этому суждено случиться».

Но что? Это была для него тайна. Восходящий бог не наказал тут же девушку смертью, как ожидалось. Кетсалькоатль позволил ей наблюдать за священным действом и даровал ей жизнь. Произошло ли это потому, что ее доставили в Центральное Место, чтобы она привела за собой дождь?