Свобода слуг - Маурицио Вироли

Итогом стало, как легко было предвидеть, принятие мер, которых Берлускони и хотел добиться от парламента. Детали этого события, однако, важны для того, чтобы понять, как и по чьей вине в тени республиканских институтов сложилась огромная власть. Решающий момент – 4 февраля 1985 г., последний день для того, чтобы превратить декрет в закон или просто продлить его действие. На этом этапе лучше дать слово хроникерам: «В понедельник после обеда в Палаццо Карпенья возобновляется заседание комиссии по телекоммуникациям. Ей осталось изучить поправки (по каждой должно быть проведено разъяснение, обсуждение, голосование); она должна, таким образом, высказаться о всем законе в целом, с заявлениями о голосовании отдельных групп. Когда в 15:05 поднялся занавес, прозвучала каватина председателя Спано. Моджо, явно недовольный, сообщает, что на все эти процедуры (которым в обычных обстоятельствах – при обычной важности – было бы посвящено два заседания) глава Сената предоставил крайне куцее время: на все про все – двадцать минут. Члены комиссии удивленно смотрят друг на друга; даже представители большинства, ревностно относящиеся к такому ценному благу, как личное достоинство, находят недопустимым подобное унижение института из-за того, что этого требует личная корысть частного лица, привыкшего к незаконным методам. После некоторого замешательства начинаются протесты – тщетно. Членов комиссии торопят вернуться в зал заседаний; работа возобновляется в 15:30. Антракт: от зала заседаний в Палаццо Карпенья до зала заседаний в Палаццо Мадама не так уж близко. Долго будут помнить о том, как члены комиссии бежали вприпрыжку, как на ускоренной съемке, когда ленту крутят назад». В зале заседаний «глава Сената Коссига объявляет о порядке проведения послеобеденного заседания: “Сообщаю, что я распорядился, в соответствии со статьей 84 Регламента, о следующем согласовании времени выступлений…”» «Согласование» – это жаргон, облагороженный вариант слова «ограничение», изъятого из оборота из-за слишком резкого звучания. Не подлежит сомнению способность председателя ограничивать время; при данных обстоятельствах спор идет о критериях применения такой власти. Лимиты бывают разные – это вопрос меры. Использование полномочий или злоупотребление ими? “Мы рискуем, – отвечает Липари [Никола], – стать свидетелями новой формы эвтаназии: эвтаназии правового государства парламентского типа”»[109]. Парламент Республики подчинился воле одного человека. Он вынес решение, за несколькими похвальными исключениями, не в качестве собрания свободных людей, но как сборище слуг. Все было бы ничего, если бы они действовали как частные граждане и свободно решили подчиниться воле одного человека. Но своим голосованием они заложили фундамент власти, позднее превратившей в своих слуг всех итальянских граждан, которых они должны были представлять, согласно Конституции.

Второй эпизод, очень красноречивый, имел место в контексте принятия закона Мамми, Кракси, Андреотти (и Давиде Джакалоне как тайного вдохновителя). Председатель Совета министров уже не Кракси, а Андреотти. В сущности, закон гарантирует Берлускони владение тремя телевизионными каналами без какого-либо ограничения в получении доходов от рекламы. В общественном мнении и в зале заседаний завязалась полемика о том, можно ли прерывать передачи на рекламу, в том числе фильмы. В ходе парламентских дебатов Вальтер Велтрони сделал 18 июля 1990 г. следующее заявление: «Месяц назад – ровно месяц назад, 18 июня, – Берлускони, один из тех, кого касается этот закон, объявил на заседании ассамблеи продавцов рекламы Fininvest, что пройдет (могу показать текст) вотум доверия по закону Мамми. Это было, повторяю, 18 июня. Никто не обсуждал эту гипотезу. Однако Берлускони объявил о ней с видом человека, который умеет диктовать законы, умеет навязывать свою волю… Было бы странно, если бы наш парламент оказался в условиях такого ограничения суверенной власти… Он делает объявление о вотуме доверия в месте, которое мне, с точки зрения моей институциональной культуры, кажется неподобающим – на ассамблее продавцов рекламы Fininvest. Так, после “декрета-Берлускони” мы столкнулись с “вотумом-доверия-Берлускони”. Этот вотум доверия, возможно, не что иное, как исполнение отданного приказа… Министр Мамми, не знаю, предложило или потребовало ли правительство голосовать о доверии месяц назад. Хочу, однако, сказать, что в таком случае речь бы шла о проявлении произвола и, как мне представляется, безответственности»[110].

В 1990 г. в руках у Берлускони уже сосредоточено столько власти, что он может определять решения парламента. Те, кто заседают в законодательной ассамблее, хотят того же, что и он: они в прямом смысле слова стали не представителями, а придворными. А это еще только 1990 г., когда у Берлускони есть деньги, телевидение и влиятельные друзья, но еще нет политической партии и прямой политической власти. Но еще более значимый, и почти что драматический момент, в этой истории – обмен колкостями между сенатором от «Независимых левых» Массимо Ривой, автором обсуждаемого закона, республиканцем Мамми и председателем Сената, Джованни Спальдони, тоже республиканцем, точнее даже фигурой первого плана в республиканской культуре.

М. Р.: В своей реплике господин министр сказал, что все еще не понимает, почему мы настаиваем на этих предложениях против перерывов на рекламу. Полагаю, что я могу вкратце ему объяснить. У нас нет никаких проблем с тем, чтобы не подчиниться приказу Кавалера Берлускони.

О. М.: У меня тоже, сенатор Рива, и используйте какую-нибудь иную аргументацию!

Дж. С.: Сенатор Рива, позвольте вам сказать, что замысел в театральном или в кинематографическом произведении сохраняется в целости и когда вы смотрите фильм целиком, и когда вы смотрите его с некоторыми перерывами.

Дж. Б.: Если бы в ваши книги вставили рекламные ролики, что бы вы сказали?

Дж. С.: Теперь во всех газетах и журналах есть рекламные материалы.

Дж. Б.: Я говорю о страницах ваших книг.

Дж. С.: К сожалению, наступит время, когда реклама будет даже на страницах моих книг. Более того, она будет разной в разных книгах[111].

Когда читаешь запись этого диалога, имевшего место в самой высокой законодательной ассамблее Итальянской Республики, испытываешь печаль, а не только негодование. Парламентарии, называвшие себя республиканцами, недостойно склонились перед прихотями могущественного человека, потому что он богат, двадцать лет назад Спальдони опубликовал «Осень Рисорджименто»; слова, произнесенные им 13 марта 1990 г., положили начало осени Республики.

С приближением выборов 1994 г., позволивших Берлускони стать председателем Совета министров, его противники отдают себе отчет в опасности, нависшей над республиканскими институтами. Эудженио Гарни сетует, например, что «Берлускони означает не возобновление конфликта между двумя демократическими позициями, но возвращение к худшему аспекту ограничения политической жизни Италии. Возвращение правых, которые склонны снова отдать власть человеку Провидения. Это что-то крайне коварное и старое, чуждое ясному взгляду на политическую борьбу и сменяемость власти»[112]. Клаудио Магрис: «Есть опасность унификации Италии, ползучего и застойного авторитаризма»[113]. Денис Мак Смит отмечает: «Человек, в руках которого сосредоточена вся эта издательская власть, далек от моего идеала либерал-демократа… Когда у вас столько газет, столько телеканалов, нельзя гарантировать равную свободу для всех. Более того, такие ситуации могут представлять серьезную опасность для либеральной демократии»[114]. Даже Акилле Оккетто за несколько дней до выборов подчеркнул, что огромная власть Берлускони угрожает сути либерального государства: в случае победы владелец Fininvest будет иметь «власть, которая позволила бы ему назначать директоров частных и общественных телеканалов, продвигать законы, отвечающие его интересам… Какая уж там либеральная демократия! Старик Монтескье со своим принципом разделения властей в гробу перевернется!»[115]