Копье Милосердия - Виталий Гладкий

«Ясновельможный милостивый пан, ваше высокопреосвященство!..», — начал выводить коадьютор крупным разборчивым почерком; архиепископ, которому еще не исполнилось и тридцати лет, был слаб глазами и терпеть не мог неряшливости в письмах и людей, которые не дружили с каллиграфией. Конечно же, на пергаменте строилась рядами латынь, но человеку, несведущему в шифре, послание коадьютора показалось бы абракадаброй.

Кампани трудился над письмом битый час. Карла, несмотря на доброе вино, изрядно продрог (коадьютор даже слышал, как он стучит зубами), когда иезуит милостиво приказал ему вернуться в комнату, что шут и поспешил сделать. Он сразу же прилепился к печке и стоял с ней в обнимку, постанывая от удовольствия, несколько минут. Кампани не торопил его; уж ему-то хорошо известно такое состояние.

Наконец Арманка согрелся и подошел к столу, за которым сидел коадьютор. Паоло Кампани достал из шкатулки два мешочка (один, поменьше, с золотом; другой, побольше, с серебром) и сказал, передавая их агенту:

— Золото тебе. Достоин, заслужил…

Снисходительно подождав, пока в порыве благодарности осчастливленный столь большой суммой денег Арманка облобызает ему руку, коадьютор продолжил:

— А письмо и серебро снесешь нашему человеку из московитов, ты знаешь его. Скажешь, чтобы он не медлил — дело срочное. Если ему не удастся перейти границу с купеческим обозом, пусть идет тайными тропами. Когда я получу доказательства, что письмо попало в руки того, кому предназначено, то дам вдвое больше. Адресат ему известен.

Самолюбивого карлу немного покоробило, что коадьютор не назвал получателя письма, но он благоразумно промолчал. Пообтершись при дворе русского царя, он хорошо усвоил поговорку: «Большие знания — большие горести». И все ценные сведения держал, что называется, под спудом, не высказывая на людях ни малейшего интереса к государственным делам.

Запечатанный личным перстнем-печатью коадьютора пергамент свернули в тонкий рулончик и запихнули в рыбий пузырь, чтобы предохранить от влаги. Попрощавшись с Кампани, шут вылез на чердак, затем спустился в подземелье и спустя час уже находился на Торге в Китай-городе.

В Китай-городе насчитывалось свыше полусотни торговых рядов, называвшихся по предметам торговли: рыбный, ветошный, золотой, иконный, свечной, восковой, шапочный, кафтанный, медовый, ореховый и другие. Но карла держал курс на так называемый «вшивый» ряд, где торговали подержанным платьем, загрязненным до крайней степени.

Торговля в рядах напоминала характерный облик шумного и суетливого восточного базара. Покупатели шли по узким проходам сплошной толпой. Приказчики, стоявшие у дверей лавок, истошными голосами зазывали покупателей, расхваливая товар. Робких провинциалов и нерешительных людей они буквально силой затаскивали в лавку и вынуждали что-нибудь купить — как правило, никуда негодный товар. Однако с шутом такой номер у них не проходил. Благодаря своему малому росту и необычайной юркости Арманка напоминал вьюна. Он так ловко и быстро пронизывал толпу, что люди не успевали его заметить. Будь карла вором, он пользовался бы большим уважением среди товарищей по ремеслу.

Нужно сказать, что коадьютор иногда использовал Арманку в этом качестве. Но шут воровал лишь письма великого князя, которые Кампани копировал, а потом карла возвращал их на место. Чаще всего он проделывал такие штуки с царскими гонцами, которые весьма охочи до дармового угощения. У Арманки всегда была наготове бутылка доброго фряжского вина, а как можно отказать царскому шуту? Да и зачем… Пока гонец наслаждался тонким вкусом крепкого заморского вина, карла успевал обстряпать дело.

«Вшивый» ряд не отличался обилием покупателей. Здесь в основном толпились старьевщики самого низкого пошиба. Это был крикливый и драчливый народ. Вот и сейчас в снегу возились двое; они тузили друг дружку, не жалея ни кулаков, ни бранных слов. Остальные, собравшись в круг, подзадоривали драчунов криками и скабрезными шутками.

Брезгливо поморщившись, Арманка обошел зевак и наконец увидел того, кто ему нужен. Старьевщика звали Ванька Грязь. Он был рыжий, невысок ростом, коренаст и кривоног. Его измазанное сажей лицо было унылым и печальным. Наверное, по случаю святого праздника Ванька Грязь принарядился — напялил на свою круглую башку облезлый лисий треух и накинул на плечи относительно чистую, но рваную шубейку. Сквозь дыры проглядывала полотняная рубаха, которая некогда была белой.

Глядя на наряд старьевщика, шут ухмыльнулся и буркнул: «Хитрец…». Уж он-то знал, сколько денег перепадало Ваньке от щедрот коадьютора. На них можно не только приодеться, но и дом построить и начать торговать другим, более ценным товаром.

Однако Ванька Грязь играл свою роль давно и небезуспешно. Он действительно не любил мыться (за что и получил свое прозвище) в отличие от прочих московитов, которые не мыслили жизнь без бани. Ванька Грязь считал, что вода смывает с человека святость. Ему бы в отшельники податься, но такова уж особенность человеческой натуры, сотканной из противоречий: при всей своей богобоязненности Ванька Грязь носил на себе клеймо предательства, которое всегда считалось одним из самых больших грехов.

Его завербовал один торговавший с Москвой купец-литвин, имевший отношение к ордену иезуитов. Поняв, что Ванька за деньги и мать родную в землю живой зароет, купец начал давать ему серьезные поручения, от которых за версту тянуло гнилым духом шпионажа. Ванька Грязь был не дурак, он, конечно, понимал, чем занимается и как его занятие может закончиться. Но жажда наживы и дух авантюризма пересилили все здравые соображения.

Удивительно, но никто из его приятелей-старьевщиков не знал, что Ванька умеет перевоплощаться. Иногда (когда того требовало задание иезуитов) он переодевался в чистое, и тогда его нельзя было отличить от купца суконной сотни. Тем более что язык у Ваньки подвешен как нужно. Он мог заболтать кого угодно.

Проходя мимо Ванькиной лавочки, Арманка поймал его тусклый взгляд и приказал глазами: «Следуй за мной». Ванька Грязь торопливо собрал свое барахло в мешки, оставил под присмотром соседа-торговца и поспешил вслед за шутом. Вскоре они оказались на задворках Торга.

— Есть срочное дело, — коротко и строго сказал Арманка.

— О-о, нет… — простонал Ванька, хватаясь за голову. — Вчерась маненького того… голова гудит, как колокол. Пока не опохмелюсь, никаких разговоров, никаких дел. Пойдем, тут недалеко, знаю одно место… Дадут и выпить, и поесть.

Шут тяжело вздохнул и согласился. Он знал, что на похмелье Ванька — никакой. Все, что у него в одно ухо влетало — в другое вылетало. Иногда он не мог даже вспомнить, с кем разговаривал и о чем шел разговор. Но на любом подпитии и в любом состоянии после Ванька Грязь относительно своих тайных дел держал язык на замке. Арманка был уверен, что Ванька не расскажет ничего даже под пыткой, тем более что старьевщик был малочувствителен к боли.

Тайная корчма, куда Ванька Грязь привел Арманку, располагалась неподалеку от Колымажного двора среди узких безымянных улиц, заканчивавшихся тупиками, грязных кривоколенных переулков, задавленных, как висельники, удавками высоких заборов и плетней, и помоек, на которых из-за костей грызлись бездомные псы.