Гаспар-гаучо. Затерявшаяся гора - Томас Майн Рид

Торопясь отомстить и получить награду, Вальдец скакал во весь дух, и добрый конь измучился. Всадник не обращал на это внимания. Лишь бы ему добраться до Парагвая, а там пусть конь падет на берегу реки! Вальдец о нем не пожалеет…

– Еще двадцать миль до реки, – шептал Вальдец, – не больше. Спрашивается только, в каком месте течения я выеду. Близко ли к Асунсиону?.. Что-то не нравится мне эта дорога. Кажется, она протоптана не людьми, а скотом. Так можно и в сторону уклониться. Но скорее всего я переправлюсь вблизи какой-нибудь «гвардиа», а оттуда легко добраться до города.

Успокоив себя этим рассуждением, Вальдец покинул сомнительную дорогу и, соображаясь с вечерним солнцем, направился прямо на восток. Тень его неимоверно вытянулась, и казалось, что он преследует гигантского черного всадника.

Солнце село… Теперь уже не Вальдец гнался за своей тенью, а тень гналась за ним, ибо прямо с востока над горизонтом взошла луна. Стояло «время жатвы», и кампо в полнолуние было залито лунным сиянием, какого мы, северяне, не знаем.

Если б не луна, Руфино Вальдец был бы вынужден остановиться и провести в Чако лишнюю ночь. Но дорога была так отчетливо видна, и конец путешествия так близок, что всадник еще яростней пришпорил коня.

Вдруг конь припал на задние ноги и задрожал. Всадник нагнулся и сразу понял, что скачет по бискачере.

Углубившись в свои мысли и планы, он до сих пор не замечал этого. Но теперь сомнения не было. Со всех сторон возвышались мусорные кучи, и зияли отверстия нор; кругом слышался крик испуганных сов.

Вальдец натянул поводья, но конь рванулся и рухнул мордой на землю. В ту же секунду всадник услышал треск. Конь сломал себе ногу выше бабки. Сам Вальдец, падая с коня, вывихнул левое плечо и лишился чувств.

Долго лежал он под луной, не слыша совиного крика и не видя тушканчиков, с любопытством обступивших его.

Когда сознание к нему вернулось, он не мог еще шелохнуться и пролежал так полтора дня. Наконец, кое-как опершись на копье, он вскарабкался на охромевшего коня и печально, медленно потащился, как раненый с поля битвы.

На третий день добрался он до Асунсиона, где ему вправили вывих. Но для Гаспара Мендеса этот вывих был счастьем!

Отъехав от бискачеры, Гаспар вновь остановил коня, вглядываясь в землю. Заметив это, Людвиг и Чиприано тоже остановились, Гаучо с необычайным вниманием изучал следы.

– Нашел что-нибудь? – спросил Чиприано.

– Не нашел, сеньорито, а потерял…

– Что такое?

Пропали следы больших подков. Следы пони остались, а вторых подков след исчез.

Теперь уже все трое внимательно разглядывали почву, медленно разъезжая взад и вперед вдоль следов индейского отряда.

Гаучо не ошибся: следы крупных подков, действительно, оборвались.

– Теперь все ясно, – прошептал Гаспар, прекратив поиски.

– Что «ясно»? – спросил Чиприано.

– А помните, четвертый, самый свежий, след подков – тот, который через реку и пошел дальше на становище? Теперь ясно, что, кто б ни ехал на этом подкованном коне, белый или индеец, во всяком случае, он сопровождал отряд только до привала и, проведя там ночь, пустился обратно. Впрочем, все это не так уж просто. За спиной Агвары и его индейцев действует кто-то другой. Догадываюсь – кто…

Последние фразы гаучо произнес под сурдинку. Он еще не хотел делиться своими подозрениями насчет Франсиа и Вальдеца.

– Над этим пропавшим следом задумываться не стоит, – громко говорил он, пуская коня легкой рысью – Сейчас нам важна Франческа!

Около часа путники ехали, не меняя аллюра. Следы вели их вверх по Пилькомайо, то спускаясь к самой воде, то огибая холмы с крутыми прибрежными склонами. У одного из таких холмов Гаспар вновь осадил коня. Его занимал не холм и не конский след, а большое дерево со светло-зелеными листьями, стоявшее в стороне на равнине. Это была одна из разновидностей мимозы, из семейства бобовых[32], очень распространенной по всем горам и равнинам Южной Америки, особенно в Чако. Гаучо свернул с пути.

Подъехав к дереву вплотную, он сорвал с него пучок цветов, спешившись, принялся рассматривать цветы так подробно и внимательно, что в эту минуту его можно было принять за ботаника, определяющего род и вид нового растения.

Чиприано и Людвиг тоже спрыгнули с коней.

– Что там еще, Гаспар? К чему тебе эти цветы? – крикнул нетерпеливый Чиприано. – Время дорого!

– Правильно, сеньорито, – внушительно ответил гаучо. – Потому-то я и занялся цветами. Похоже, что нам придется свернуть со следа. Если дерево не лжет, то скоро нам будет не до индейцев: придется спасать свою шкуру.

– Что ты говоришь? – изумились мальчики.

– Подойдите сюда, сеньорито. Приглядитесь к цветам.

– Подойдите сюда, приглядитесь к цветам

– Ну что же? – пожал плечами Чиприано. – Я ничего особенного не вижу.

– А я вижу, – возразил Людвиг, усвоивший от отца кое-какие сведения по ботанике. – Листья свернулись, а в это время дня им надо бы распускаться. Это дерево – «уиней». Сегодня нам встретилось довольно много мимоз, но таких сморщенных цветов я на них не видел.

– А ну-ка, – сказал Гаспар, – последите немного за цветами.

К величайшему своему изумлению, Людвиг и Чиприано заметили, что венчики постепенно сжимаются, а пестики сморщиваются, словно увядая у них на глазах.

– Черт побери! – воскликнул Гаспар. – Если дерево не лжет – а на моей памяти оно ни разу не солгало, – то минут через двадцать налетит ураган и всех нас выбьет из седел. Честное слово, сейчас начнется «темпораль», или «тормента». Спрятаться негде… Можно в одну минуту задохнуться. Впрочем, я вспомнил поблизости одно местечко. Ну, мальчики, живо! Садитесь на коней и скачите. Положение серьезное. Не оплошайте…

В ту самую минуту, когда следопыты свернули в сторону от дерева-барометра, в сорока или пятидесяти милях от них двигалась пампасами другая кавалькада. Это были преследуемые – Агвара с отрядом юных воинов. Они направлялись в священный город, где их ожидало все племя.

С тех пор как мы расстались с этим отрядом, в нем случилось немало перемен. Все индейцы были налицо, но один из воинов лежал поперек седла, словно мешок муки. Пуля Гальбергера оказалась смертельной. Обрывки «сипос» – ветвей лианы, найденные Гаспаром на месте привала, остались от куска, которым индейцы прикручивали к седлу убитого товарища.