Вызов врача - Наталья Нестерова

– Родила я легко, но тут же начались какие-то осложнения. Помню, мне сказали: „девочка“, потом говорят: „кровотечение струёй“, а дальше все потемнело, я отключилась. Приходила в себя ненадолго и видела над собой круглый светильник, утыканный лампочками. Чего они со мной делали, какие операции, не знаю. Только потом одна сестричка шепнула, будто повезло мне, потому что дежурила врач… не помню, как зовут. Она очень умелая, все сделала, чтобы матку мне сохранить, а любая другая к едрене фене все бы вырезала.

Ирина мысленно перечислила возможные причины кровотечения в раннем послеродовом периоде. Мать легко могла погибнуть, а ей даже детородный орган сохранили, действительно повезло. Но если бы мать умерла, то ее, Иринино, детство было бы окрашено не мрачными красками позора, а светлым колером грусти.

– Слабой я была, – продолжала Мария Петровна, – до крайности. Рукой пошевелить не могла, голову от подушки оторвать. В меня кровь чужую, в смысле – донорскую, вливали. Лежу, смотрю, как она по трубке в мою вену бежит из бутылочки. На бутылочке написано „Сидоров“, на следующей „Козлов“. Почему-то казалось, что те доноры алкашами были, на выпивку не хватало, они кровь сдавали. А может, героическими донорами? Сейчас подумала! Мне люди жизнь спасли, а я…

В палату, где другие роженицы лежали, меня только на пятый день привезли. Сначала я не заметила, а потом вижу: относятся ко мне как к прокаженной или зачумленной, и соседки по палате, и врачи с медсестрами. В мою сторону не смотрят, на вопросы не отвечают, в разговор не принимают и всячески демонстрируют презрение. Что за черт? Всем женщинам детей приносят на кормление, а мне нет. Думала – из-за моей слабости. Потом как-то сестра входит с широким бинтом, говорит, надо грудь перевязать, чтобы молоко не поступало. Чем, спрашиваю, мое молоко вам не угодило? А оно вам, отвечает, без надобности, потому что от ребеночка вы отказались, завтра придет юрист и оформит документы, дочь вашу забрали бабушка и отец. Одна из женщин подошла и плюнула мне в лицо, обозвала шлюхой… ну, другое слово, покрепче… Я утерлась и так их всех, с юристами и без юристов, обложила-послала, что они рты пооткрывали и два часа слова сказать не могли, только мычали. А следующей ночью я из роддома сбежала. То есть не бежала, конечно, а плелась, за стенки держалась. На улице холод, я в больничной рубахе, сверху байковый застиранный халат, тапочки на босу ногу. Тапочки хорошо помню, потому что все время на ноги смотрела, боялась оступиться и упасть. Коричневые кожаные шлепанцы, на них белой краской написано.

„ПО“.

„Послеродовое отделение“, – расшифровала про себя Ирина.

– Доплелась я до дома. Мне соседка по коммуналке открыла. Сказала, что Маргарита Ильинична и Коля повезли девочку куда-то в Подмосковье, где нашли кормилицу, для здоровья младенца хотят его месяца три на грудном молоке подержать. Что делать? Сижу на кухне, дверь-то в нашу комнату закрыта, жду, сама не знаю чего. Озноб бьет, застудилась, видно, грудь как каменная и болит отчаянно. Утром соседка вышла, а я уже полуживая, ничего не соображаю, глаза закатываются. Как на „скорой“ до больницы довезли, не помню. Две недели температура под сорок держалась, голова раскалывалась, думала, с ума сойду.

„Ей хотели подавить лактацию, выработку грудного молока, – думала Ирина. – И давали парлодел, который снижает артериальное давление и вызывает сильные головные боли“.

– Мастит у меня был жуткий, в обеих грудях, гною больше, чем молока. Резали и резали, кромсали меня, под этой чертовой лампой конечно. Зубной щетки с собой не было, вместо чистки зубов ежедневная пытка под лампой.

„Выходит, рубцы на молочных железах у нее не после удаленных опухолей“, – взяла на заметку Ирина.

– Месяц я в больнице пролежала, ни одна живая душа меня не навестила. Когда в голове немного прояснилось, мысль пришла, как тогда казалось, очень правильная. Будто вы все: свекровь, муж, да и ты, младенец, – хотели меня со свету сжить, сильно старались меня угробить. А я назло вам выкарабкалась! И плевать на вас хотела! Вычеркнула, забыла!

„Послеродовая депрессия“, – машинально поставила диагноз Ирина.

– Словом, из больницы я в общежитие вернулась. Коля потом вещи привез. И зачастил ко мне. Я его гнала, он снова возвращался. Добрый, милый, теплый и ласковый… Любовь моя не до конца, наверное, сгорела, теплились угольки. Снова сошлись. Нелепо как-то все было: вроде муж с женой, а на свидания бегаем, по углам жмемся. О тебе Коля ни звуком не заикался, у нас молчаливый договор заключен: делаем вид, что ребенка не существует. Так продолжалось, пока тебе годик не исполнился… долго… долго у меня мозги на резкость наводились.

Идем как-то с Колей по улице, и вдруг он на ровном месте засуетился, задергался. Иди, говорит, Маруся, посиди в скверике, подожди меня, я сейчас быстро. Меня любопытство разобрало, проследила за ним… Оказывается, мы мимо магазина „Детский мир“ проходили, Коля в окно увидел, что очередь у прилавка клубится. Значит, что-то выбросили. Костюмчики трикотажные гэдээровские, хорошенькие, как на куколок. Стою в углу, смотрю, как Коля в очереди давится. И будто электричеством меня в темечко ударило! Прозрела! Ужаснулась! – Мария Петровна одну руку положила на шею, другую на грудь, – сердце кровью плачет, ноги точно гвоздями к полу прибили. Вот так в магазинной толчее впервые у меня материнство проклюнулось.

Мария Петровна замолчала. Не хватало слов, чтобы описать свои чувства. Да и есть ли они, такие слова? Все врут слова! Материнство у нее проклюнулось! Так хватай ребенка, нежь, лелей и воспитывай. Схватила? Как бы не так! Права Ирина: настоящую мать ни танк, ни атомная война не остановит, о свекрови и говорить не приходится. А у нее проклюнулось!

– О дальнейшем, как за мной подглядывала, как хотела бабушку убить, ты уже рассказывала, – пришла на помощь Ирина.

– Еще выпьем? – кивнула Мария Петровна на рюмки.

– Давай, – согласилась Ирина.

– Чтоб они все сдохли!

– Кто?

– Враги.

– Кто у тебя главный враг?

– Я сама! – вынуждена была признать Мария Петровна, опрокидывая коньяк.

Она слегка захмелела. Хотелось всплакнуть, пожаловаться на горькую долю, получить сочувствие. Усилием воли Мария Петровна привела мысли в относительный порядок и напомнила себе, что скорее кролик получит сочувствие от удава, чем она от дочери. Не „скорее“, поправила себя мысленно Мария Петровна, а по справедливости.

„Кажется, я ее напоила, – думала Ирина. – Сначала обварила кипятком, потом заявила, что квартиру к рукам приберу, теперь напоила. Прекрасно!“

– Коля, отец твой, тоже не ангел. – Мария Петровна дала-таки слабинку, не удержалась, захотела вину поделить. – Не последнюю скрипку играл… в концерте ля-вашу-так-пере-так-минор композитора Шопена…

– Кажется, ты…

– Нет! – мотнула головой Мария Петровна. – Не пьяная! Слегка развезло, больше от волнения момента. О чем я? О Коле. Обрабатывал меня… неустанно и неутомимо. Ты, говорит, Марусечка, понимаешь, что под одной крышей с моей мамой жить не можешь, а я свою мамочку бросить не могу. Ну, заберешь ты Ирочку. Куда? В общежитие? Квартиру или комнату снимать ни у тебя, ни у меня денег нет. Девочке с бабушкой очень хорошо, ты лучшего ухода обеспечить не в состоянии…