Путешествие в Агарту - Абель Поссе

За несколько минут до смерти Экарт передал Обществу Туле знаменитый «черный камень», наследие Основателей, и произнес слова, которые я впервые услышал в Аненэрбе: «Идите за Гитлером. Это он. Он исполнит танец. Я был только его пророком, его провозвестником. Я лишь передал ему музыку для танца. Он уже обладает силой Верховных Властителей».

Я допил чай и попытался сосредоточиться на записях и набросках. Но в истории Экарта есть нечто завораживающее, головокружительное, и это нечто все время ускользало от меня. В «Докладе Аненэрбе», который мне однажды удалось прочесть, были зафиксированы такие слова: «Ни один человек, переживший видения и откровения, подобные моим, не сможет терпеть эту жизнь. Все начинает казаться таким незначительным, эфемерным».

Что он имел в виду? Что ему приоткрылось? Почему задолго, очень задолго до своей смерти, со времен мюнхенского путча, он отошел от нацистского движения настолько, что вызвал недовольство Гитлера? И почему позже Фюрер с ним помирился и посвятил ему второй том «Майн кампф»?

У меня не оставалось сомнений: они сумели разбудить силу, источником которой является Врил,[75]космическо-духовная энергия огромной мощности. Так или иначе, я понял, что послан прежде всего за тем, чтобы восстановить связь с этой силой, как засылают разведчиков, чтобы украсть, выторговать или выпросить тайну ядерного синтеза.

Я попросил Белу сшить мне пару тех своеобразных балахонов или накидок, какие жители Тибета надевают во время путешествий. Так я смогу закрыть свою куртку и сапоги, слишком западные и потому бросающиеся в глаза. С огромной радостью, но как будто немного посмеиваясь над столь странной прихотью, Бела купила несколько метров шерстяной ткани под названием «намбу», которую здесь, кажется, используют для всего подряд. Заливаясь смехом, она сняла с меня мерки. Одно из одеяний она выкрасила в каменной лохани в традиционный фиолетовый цвет. Другое оставила некрашеным, беловато-сероватым. Цвет бедняцкой одежды, как у погонщиков. Эта моя просьба особенно насмешила ее. Она хохотала, широко открыв рот с двумя-тремя оставшимися зубами.

Видя, что я читаю и работаю с бумагами, она вбила себе в голову, будто я монах, скорее всего католический (они порой бывают в этих краях). Мне так и не удалось разубедить Белу.

Трудно как-то ограничить ее самостоятельность на кухне, которой она так дорожит. Мне пришлось незаметно выбросить кое-какую стряпню в канаву за домом, которая служит сточной ямой. Бела очень расстраивается, когда я говорю, чтобы она лишь развела огонь и испекла лепешку цампу. Когда она уходит, я кладу на угли кусок мяса ягненка, срезав и спрятав подальше жир, чтобы она не клала мне его в чай.

Закончив дневную работу, Бела застывает, прислонившись к каменной арке у входа, и смотрит на меня, все время улыбаясь. Местное гостеприимство со всей естественностью предполагает и дополнительные услуги, которыми, возможно, пользуются некоторые путешественники.

«Тому, кто, допущенный к тайным вратам, вступит в Агарту, не следует быть уверенным, что он не проходит мимо, а ускользающая Агарта не остается навеки за его спиной». Это любопытное высказывание очень характерно для рассказа Теодориха фон Хагена, несомненно самого восторженного из путешественников. Специалистам из Аненэрбе было непросто вычленить его маршрут из этого океана песка и скрытых намеков. Остается неясным и причина, по которой он в 1856 году покинул бенедиктинское аббатство в Ламбахе и, как оглашенный, понесся на Восток. В какой-то момент христианство, которое он исповедовал всю свою жизнь, показалось ему невыносимым духовным рабством. На то у него были теологические причины. В одном из своих дневников он записал: «Я понял, что мы девятнадцать веков соблюдали не заветы Христа, а лжеучение иудея Савла Тарсянина, то есть святого Павла». Фон Хаген поплыл на польском паруснике «Князь Орлов», перевозившем уголь в Александрию. Добравшись до Яффы,[76]на осле отправился в Иерусалим. Не прося пристанища в христианских монастырях, обосновался в необжитой части пустыни Кумран, на берегу Мертвого моря, на родине ессеев,[77]которые прожили там до II века, когда секта перебралась в другие края или распалась. Фон Хаген жил как отшельник, в пещерах, вырытых ессеями в горах Иудеи. Возможно, разыскивал тайные Евангелия. Он был убежден, что Библия и Новый Завет были обезображены неким дьявольским умом.[78]

Известно, что в конце 1857 года он побывал на Кавказе, откуда и совершил свой «путь» по направлению к территории священного треугольника. Двенадцать лет спустя после своего ухода он вернулся умирать в Ламбах. Он ничего не рассказал монахам о подробностях своих поисков. Последние дни жизни провел взаперти, все время писал. Лишь в одном он проявил свою власть, попросив строителей, которые ремонтировали одну из стен монастыря, чтобы те вырезали знак свастики на каменной арке, выходящей в клуатр. Я побывал в Ламбахе незадолго до отъезда, в те дни, когда останавливался в Зальцбурге, прежде чем фюрер вызвал меня к себе на инструктаж. Я видел свастику, выгравированную на камне. Тот самый крест, который каждый день видел девятилетний Адольф Гитлер, учась в бенедиктинской школе в Ламбахе, куда на время переехала его семья. Там фон Хаген исписал своим почти не поддающимся расшифровке почерком те самые три черные тетради, которые спустя несколько десятков лет благодаря разысканиям Ланца фон Либенфельса окажутся в руках Общества Туле. К счастью, братья-монахи не впали в соблазн из-за богохульств, подобных этим:

«Мы прожили почти две тысячи лет, поклоняясь фальшивому богу, коснея в иудеохристианском суеверии, чьи козни я развенчал, рискуя собственной жизнью. Плод этого обмана – западный недочеловек и западная недокультура.

Но, несмотря на нашу европейскую гордыню, мы всего лишь жалкое подобие. Истинный человек еще родится и победит. Его семя и его мощь зреют в самом сокровенном тайнике Востока.