Сын погибели - Владимир Свержин

Пламя костра взметнулось, точно почувствовав эту невидимую силу. Один из нищих, дежуривший у огня, так и застыл с веткой, которую он намеревался бросить в костер.

— Ишь ты.

Он толкнул своего приятеля, прикорнувшего тут же, на голой земле.

— Что… уже? — встрепенулся тот.

— Тс-с-с, погоди ты. — Он прикрыл ладонью рот товарища. — Глянь-ка на мальца.

Второй нищий тихо приподнялся и уставился на Федюню.

— Эка!

— То-то же! Вроде и спит, а вроде тело аж волною ходит! — проговорил его приятель. — Отойдем-ка подале, сказать чего хочу.

Они чуть слышно встали и, отгоняя комаров, направились за ближайший дуб.

— Я вот что думаю, — начал первый нищий. — Оно, конечно, то хорошо, что хорошо кончается, да неизвестно, как еще все сложится. Видал, как злыдень лесной корчился? Точно ядом его жгло!

— Ага.

— А амулет на шее у мальчишки видел?

— А то!

— Как есть — штука волшебная! Из тех, что эльфы в холмах прячут.

— Неужто?

— Неужто-неужто, а как иначе? Ты же сам только что видел, как мальца во сне корежит. Эльфийские вещицы — они такие, они непростые. С ними шутить не след.

— Верно.

— Вот я думаю себе: парнишка эту штуковину наверняка отыскал где-то, а то, может, и вовсе стащил, да сдуру на себя и нацепил. А так ведь что сказать — малец себе и малец. Какой из него чудодей?

— И то верно.

— Ну а коли верно, то я вот что удумал. След нам амулет без лишнего шума у мальца снять, да скоренько домой возвращаться. На такую-то знатную вещь, ей-бо-ей, покупатель сыщется. Хорошие деньги отвалит.

— Ага!

— Так я сейчас из ветки рогульку сделаю, тихонько-тихонько шнурок, на котором амулет тот висит, из-за ворота вытяну, да придержу, а ты его развяжи, да аккуратненько другой рогулькой побрякушку сдерни. Ежели что, кто зна, может, сам собой узелок распутался.

— Дело…

— Ну так, как иначе? Одно ясно — толк с этого землетопа никакой, идет себе и идет, какая нам выгода следом волочиться? — Он протянул собрату по нищенскому цеху заготовленную рогульку. — Давай! Только ты ж осторожно!

Попрошайки снова приблизились к гаснущему без свежей охапки хвороста костру и склонились над спящим Федюней.

Первый нищий огляделся по сторонам и потянулся веткой к вороту Федюниной рубахи. Он уже коснулся одежды, когда вдруг его воровской инструмент прогнулся, будто под весом, и тотчас выпрямился. А в лоб грабителя прилетело нечто увесистое и твердое.

Потеряв равновесие, он с размаху уселся на землю и увидел перед носом крошечного человечка не более дюйма в высоту, черного как уголек, с алыми, будто догорающие искры, глазами.

— Ты что это удумал? — тихо, но очень внятно проговорил человечек, демонстративно упирая руки в боки.

— Тебе до того дела нет! — огрызнулся нищий, примериваясь, как бы половчей прихлопнуть невесть откуда взявшегося фейри.[18]

— Коли совсем дурак и жизни своей тебе не жалко, то продолжай. А нет, так глянь, как оно на самом деле есть, когда чары убрать.

Он прыгнул с ветки на плечо нищего и коснулся его виска своей крошечной ладонью, и в тот же миг оба охотника за легкой наживой увидели воочию, что на шее у мальчишки вовсе и не шнурок, а черный змей с распахнутыми, выжидательно глядящими на них яхонтами глаз.

— Только коснись этого аспида, все равно — рукой ли, веткой, — и проклянешь тот день и час, когда родился на свет.

— Неужто помру? — испуганно прошептал нищий.

— Помереть, может, сразу и не помрешь, а только боль истерзает такая, что иной раз захочешь и рук, и ног лишиться, и самой головы — только бы ее унять.

— Страх-то какой, — с ужасом прошептал нищий и поглядел на своего обескураженного собрата. — Видал, каково оно?

— Ага, — подавленно ответил тот.

— Бежать отсель надо, а то как бы с нами беды не приключилось.

— Уже приключилась, раз за Кочедыжником пошли, — хмыкнул фейри. — По его воле змеи вас на краю света найдут.

— А что делать-то? Или нет сладу с демоном?

— Отчего ж, есть слад. — Фейри ухватился за мочку уха первого нищего, подтянулся на ней и примостился в ушной раковине, как в кресле. — Я вас от беды-напасти огорожу, но с этого мига вы все от точки до точки по моему слову выполнять должны.

— Да что скажешь, тому и быть! — суетливо заверил первый.

— Не тряси головой! — приказал фейри. — Я у тебя за ухом сидеть буду и что надо говорить. Сейчас, покуда не рассвело, вставай на ноги да быстро, как только можешь, беги в Самманхэртский монастырь.

— Да я ведать не ведаю, как к нему идти.

— Не идти, а бежать. О том, куда — не беспокойся. Покуда я с тобой — с пути не собьешься. Но поспешай: он хоть и недалеко, но тебе еще вернуться надо.

— Да к чему возвращаться-то?

— Не смей перечить! — Голос фейри прозвучал резко, как хлопок бича, мозг попрошайки пронзила острая боль. — Пойдешь и вернешься.

— Тебе-то это зачем?! — взвыл сквозь зубы побирушка. — Ты ж того… из полых холмов… а то вдруг монастырь…

— Не твоего ума дело, но так и быть, скажу. Иной раз такое случается, что и малому народцу против общего врага люди божьи — союзники. А потому вставай и беги. Как откроют тебе калитку, так сразу оповести, где ныне Сын погибели гнездо свое гадючье свил. Пусть глаз с него не сводят.

— Как скажешь. — Убогий быстро поднялся на ноги и, не выбирая пути, ринулся в чащу.

И тут, не дожидаясь рассвета, будто первый лучик солнца выглянул из едва озаренного краешком луны облака и, выхватывая ярд за ярдом впереди бегущего по лесу пройдохи, неотлучным поводырем увлек его за собою к воротам еще мирно спящего аббатства.

От идеи так же близко до идеала, как и до идиотизма.

Эрик Берн

Великий князь Святослав ходил взад-вперед по светлице княжьего терема, казавшейся ему непривычно широкой. Всего несколько месяцев назад в этой горнице стоял он, понурив голову рядом с братом Мстиславом перед грозным отцом и выслушивал повеления Владимира о походе к Светлояр-озеру. Ни отец, ни брат не вернулись из того похода, и он — новый государь всея Руси — сполна ощущал тяжесть мономашьего венца.

Счастливая весть, доставленная Святославу из-за моря, что не сгинул брат, а, разбив в жаркой сече врага, стал королем в землях, от матери завещанных, немало порадовала его. Но уж как там за морем все сладится, дело второе, а здесь править лежа на боку не приходилось.