В мышеловке - Дик Фрэнсис

«Напыщенный болтун», — подумал я.

— Мой друг Джик — настоящий художник. Он не выносит дилетантов в искусстве. Поэтому и назвал его работу преступлением. С таким же успехом он мог бы назвать его рисование мазней или пачкотней.

— И… все? — разочаровалась она.

— Ну… молодой человек работал красками, которые обычно не смешиваются. А Джик — человек требовательный. Он не может спокойно смотреть, если краски используются не как следует.

— А что это значит «не смешиваются»?

— Краски — это химикаты, — снисходительно пояснил я. — Большинство из них не влияют одна на другую. Но надо быть осторожным.

— А к чему приводит неосторожность? — поинтересовалась Руфи Минчлес.

— Ну… ничего, конечно, не взорвется, — улыбнулся я. — Просто… ну, если смешивать белила, а в них есть свинец, с желтым кадмием, который содержит серу, как на ваших глазах делал тот молодой человек, то вы получите приятный бледный тон… Но оба вещества взаимодействуют и с течением времени темнеют, что изменяет картину.

— И ваш друг назвал его действия уголовным преступлением? — недоверчиво переспросил Уайт. — Но ведь это, пожалуй, чересчур!

— Э-э… Ну, к примеру, Ван Гог пользовался яркой желтой краской, являющейся соединением хрома, когда рисовал свои «Подсолнухи». Желтый кадмий тогда еще не был открыт. А желтый хром, как выяснилось, разлагается и лет через двести дает зеленовато-черный тон. Так вот, подсолнухи уже имеют странный цвет, и до сих пор еще никто не придумал, как остановить процесс…

— Но ведь парень рисовал не для потомков! — вышла из себя Руфи. — А что он не Ван Гог, так оно сразу видно…

Я решил не говорить им, что Джик надеется на признание в XXIII столетии. Он всегда был одержим идеей стабильности тона и когда-то затянул меня на курс химии красок.

Американцы поднялись, собираясь уйти.

— Все было удивительно интересно, — с улыбкой заявил Уайт и, заканчивая разговор, добавил: — Но я все-таки лучше вложу свои деньги в оборотный капитал…

Джика не было ни в туалете, ни в залах Художественного центра. Я нашел его с Сарой в номере отеля. В дверях стояла очаровательная медсестра из персонала отеля.

— Постарайтесь не тереть глаза, мистер Кассаветз, — посоветовала она на прощание. — Если станет хуже, позвоните в регистратуру, и я приду.

Она с порога подарила мне профессиональную улыбку и зашагала по коридору.

— Как глаза? — спросил я после паузы.

— Что-то страшное. — Они были ярко-красные, но сухие, значит, дело шло на поправку.

Сара процедила сквозь зубы:

— Надеюсь, что Джик через день-два выздоровеет. Но больше мы рисковать не будем.

Джик промолчал. Ну что ж, этого и следовало ожидать.

— Ладно, — сказал я. — Счастливого уик-энда, спасибо за все.

— Тодд… — начал было Джик.

— Нет, — немедленно вмешалась Сара. — Это не наше дело. Тодд может поступать, как ему заблагорассудится, но у нас нет ничего общего с неприятностями его кузена. Мы не будем этим заниматься. И точка.

— Тодд не бросит дела, — сказал Джик.

— Тогда он просто идиот! — со злостью сказала она.

— Разумеется, — подтвердил я. — В наши дни каждый, кто старается исправить несправедливость, — идиот. Гораздо лучше не вмешиваться, не принимать участия и не брать на себя ответственности. Мне и в самом деле следовало бы сейчас рисовать в мезонине Хитроу и улаживать собственные дела, а Дональд пусть погибает. Конечно, так намного разумнее! Но вся беда в том, что я не могу так поступить. Я вижу, в каком аду он живет. Как же мне повернуться к нему спиной? Тем более что есть шанс вытянуть его. Ты права, Сара, я могу не справиться с этим. Но я могу хотя бы попробовать!..

Я на какое-то время замолчал.

— Ну, — продолжал я, силясь улыбнуться, — так кончается исповедь самого большого в мире зануды. Развлекайтесь на скачках, может, и я туда попаду!..

Я помахал им на прощанье и вышел. Ни Джик, ни Сара не проронили ни слова. Я закрыл дверь и поднялся на лифте в свой номер.

«Сару можно пожалеть, — подумал я. — Она еще не поняла, что если Джик превратится в рохлю в мягких туфлях, то он уже никогда не сможет рисовать свои картины».

Я посмотрел на часы и решил, что эта самая «Ярра Артс» еще не закрылась. Попробую наведаться туда.

Я шел по улице Свенстона и гадал: окажется ли в галерее юный скипидарометатель, а если окажется, то узнает ли он меня? Его лицо, я видел какой-то миг, потому что больше стоял у него за спиной. Он шатен, у него прыщ на подбородке, тяжелая челюсть и крупный рот. Ему нет двадцати. Одет в голубые джинсы, белую рубашку и легкие сандалии. Рост приблизительно пять футов и восемь дюймов, вес — фунтов сто тридцать. Шустрый и пугливый и, конечно, не художник.

Галерея оказалась открытой и была ярко освещена. Посреди витрины на золоченом выставочном мольберте — картина с лошадью. Не Маннинга. Изображение какой-то австралийской лошади и жокея. Каждая деталь вырисована, подчеркнута и, на мой вкус, слишком много краски. Тут же висело объявление — золотом на черном фоне, — в котором говорилось о специальном показе произведений известных анималистов. Рядом с объявлением приветствие: «Добро пожаловать на Мельбурнский кубок!»

Типичная галерея. Таких сотни во всех странах мира. Помещение расположено в глубине улицы, подальше от дороги. Внутри блуждало несколько посетителей, рассматривающих картины. Серые стены, хорошее освещение.

Перед входом в галерею я вдруг заколебался, чувствуя себя так, словно стоял на вершине лыжного трамплина. Я сделал глубокий вдох и переступил порог.

Внутри — зеленый ковер и старинный стол у самой двери. Молодая женщина выдавала маленькие каталоги и щедрые улыбки.

— Проходите, пожалуйста, — пригласила она. — Внизу тоже экспозиция.

Она вручила мне каталог: сложенную блестящую обложку с прикрепленными в середине несколькими листками текста. Я пролистал их. Сто шестьдесят три позиции, последовательно пронумерованные, проставлены названия, фамилии художников и цена. В каталоге указывалось, что на рамах картин, которые уже проданы, будет красная наклейка.

Я учтиво поблагодарил женщину.

— Проходил мимо и решил заглянуть.

Она окинула меня профессиональным взглядом и сразу поняла, что я не отношусь к богатым посетителям. В своем костюме, сшитом по последней моде, она чувствовала себя вполне непринужденно. Типичная австралийка, хотя слишком самоуверенная, чтобы просто стоять при входе.

— Что ж, милости просим! — сказала она.

Я неторопливо пошел по длинному залу, сверяя картины с каталогом. Большая часть их принадлежала кисти австралийских художников, и я понял, что имел в виду Джик, говоря об отчаянной конкуренции. Знатоков своего дела было так же много, как и у нас, в Англии, а то и больше. И уровень кое в чем был выше. Как это бывает, когда смотришь на чужие талантливые произведения, начинаешь сомневаться в собственных возможностях.