Шеломянь - Олег Аксеничев

Шрифт:

-
+

Интервал:

-
+
1 ... 17 18 19 20 21 22 23 24 25 ... 84
Перейти на страницу:

Бог почувствовал кровь.

И принял жертву.

3. Граница Половецкого поля – Киев.Май – июль 1184 года

Половецкий хан Кобяк старательно обжаривал над огнем очага кабаний окорок, наводивший господина Белой Кумании на философские раздумья. Только утром конь Кобяка вынес хозяина прямо на досыпавшего в приречных зарослях кабана, тут же проявившего свой воистину скотский характер. Кабанище с омерзительным визгом – читатель, а представьте-ка себя в миг неожиданного и неприятного пробуждения – кинулся под ноги коней сопровождавших хана телохранителей. Привычные к громкому безумию боя жеребцы шарахнулись в сторону, явно опасаясь кабана больше любого двуногого врага. Телохранители посыпались с седел на острый ковер разросшейся осоки, стараясь не попасть как под копыта лошадей, так и под клыки кабана.

Кобяк спрыгнул на землю у раздувшегося от гнева кабаньего рыла, выставив перед собой наконечник короткого метательного копья-сулицы. Зверь заревел еще громче, обиженный на убогость оружия, с которым пошел на него человек. Кабан разинул пасть и вцепился зубами в древко сулицы у крепления наконечника. Кобяк пошатнулся от сильного толчка, но удержался на ногах.

Хан и кабан были схожи: оба приземистые, с выступающим брюшком и налитыми кровью от упрямства и бешенства маленькими глазками. Кобяк ревел не хуже кабана, пытаясь вырвать копье из брызжущей слюной пасти противника.

В итоге разум, конечно, победил дикость. У кабана не было окованных железом сапог, а именно это и решило итог противостояния. Кобяк со всей силы ткнул зверя мысом сапога в рыло и, дождавшись вопля протеста, освободил древко сулицы, тотчас направив острие наконечника точно в неосторожно подставленное кабаном горло.

В последнем броске, еще сильнее насаживая себя на копье, кабан едва не дотянулся до обидчика. Тонкое древко сулицы треснуло, и следом челюсти кабана щелкнули на расстоянии ладони от выпачканных в грязи и крови ханских сапог.

Все это заняло не более нескольких минут, так что охрана не успела прийти на помощь своему господину. Кобяк смотрел на вздрагивающую в предсмертных конвульсиях бурую тушу у своих ног и думал, что сегодня убил он, а завтра, хотя лучше бы попозже, убьют и его.

Такие вот мысли приходили на ум хану и при последовавшей уже на стоянке разделке туши. Кончак, услышав однажды подобное от Кобяка, назвал это, загадочно улыбаясь чему-то, эпикурейством, но такие слова в большой голове господина лукоморцев терялись, и Кобяк предпочитал иной эпитет, высказанный вечно кланявшимся узкоглазым купцом из Срединной Империи, – мудрость.

Облик зимнего лагеря лукоморцев был перенят у русских приграничных крепостей, хотя степные привычки давали себя знать. Традиционная связка громадных шестиколесных кибиток-веж надежности ради опоясывалась высоким валом с частоколом наверху. Внутри лагеря стояли добротно построенные дома, перемежаемые жилыми землянками и амбарами, улицы между ними претендовали на прямоту, только это не всегда получалось. В центре лагеря свободной от застройки осталась рыночная площадь, ограниченная с двух сторон небольшим каменным храмом бога Тэнгри и приземистым, под стать хозяину, домом Кобяка. Но сам хан по старинке предпочитал юрту, стоявшую на внешней от вала стороне, считая, что там и воздух здоровее, и еда вкуснее. Деревянный дом обживался вынужденно, когда зимой войлок юрты уже не спасал от морозов. Но в одном Кобяк был непреклонен: мебель в доме отсутствовала, как недостойная воина.

От пытаемого огнем куска кабанятины пошел сладковатый запах, и Кобяк невольно сглотнул мгновенно выступившую слюну.

Кобяк не выдержал и вцепился зубами в полупрожаренный окорок, по-собачьи поскуливая, когда губам и языку становилось особенно горячо. Но насладиться нежданным трофеем хану было не суждено.

Откинув полог входа, в юрту вошли два телохранителя, добродушно пиная перед собой худого смуглолицего человека, заросшего по самые глаза бородой. Одет человек был в вывернутый мехом наружу полушубок, утепленные штаны и подбитые мехом сапоги; выступивший на висках пот говорил, что одежда явно не успевала за сменой времен года.

– Он просит встречи, великий хан, – сообщили телохранители, коленом под зад направляя посетителя прямиком в огонь очага. – Говорит, важное дело.

– Ты кто? – вяло полюбопытствовал хан, знаком отпуская охрану. – Как зовут?

– Я купец. Зовут меня Абдул Аль-Хазред, почтеннейший, – представился смуглолицый, сгибаясь в поклоне.

– Ну?.. – оголодавший Кобяк не был расположен к долгому разговору.

– Я послан от арабских купцов, – суетливо сплетая и расплетая пальцы, доложил Аль-Хазред. – Мы надеемся, что наше предложение принесет вам, великий хан, большую выгоду…

Аль-Хазред замолчал, ожидая, видимо, взрыва восторга, но в ответ услышал уже привычное:

– Ну?..

– В Суроже, – зачастил Аль-Хазред, придвигаясь к Кобяку, – опустели рынки рабов. Цены растут, но спрос все равно не удовлетворяется. Вся надежда на вас, великий хан. Мы слышали о вашем успехе в войне с берендеями…

– Презренными берендеями, – поправил Кобяк.

– Презренными берендеями, – часто кланяясь, повторил купец. – И мы хотели бы, если на то будет милость Аллаха и ваша милость, купить всех пленников, которых вы привели из столь победоносного похода.

Хан зачавкал еще громче, всем своим видом выражая уверенность в том, что иначе и быть не могло.

– За ценой мы не постоим, – горячо шептал на ухо Кобяку Абдул Аль-Хазред. – По желанию великого хана мы заплатим золотом, а будь на то повеление, поменяем этих жалких рабов на драгоценные камни и шелка.

– Сколько же потом вы, арабы, заработаете на рынках своего халифата?

– Как же без прибылей, – засмущался Абдул Аль-Хазред. – За деньги – товар, за товар – другие деньги, чуть побольше, – рассуждал он, опередив на несколько веков некоего иудейского мыслителя.

– Ну-у… – задумчиво протянул Кобяк, водя в воздухе обглоданным окороком, словно уже подписывая невидимый договор. – Это надо обдумать…

Для Кобяка мышление было невозможно без насыщения, поэтому телохранители сноровисто заставили ковер перед вытянутыми ногами хана кувшинами с вином и чашами с кумысом. Именно за кумыс и принялся Абдул Аль-Хазред, пояснив, что пророк запретил правоверным пить вино, а вот про кобылье молоко в Коране ничего не говорится.

Кобяк ел и пил за четверых, успевая при этом подпихивать ногой арабскому купцу все новые и новые чаши кумыса. Вскоре на лице Аль-Хазреда появилось бессмысленно-счастливое выражение, свойственное только сумасшедшим, влюбленным или сильно пьяным, которые, как утверждали мудрецы из разных стран, тоже утрачивали на время разум.

Разумный человек не может быть счастливым, а в многие знание, как известно, многие печали, поэтому пей, араб, и забудь хоть на миг о прибылях и обманах!

Почти одновременно на застланный коврами пол юрты упали гладко обглоданная Кобяком кабанья кость, ни кусочка мяса с которой так и не досталось Аль-Хазреду, и сам купец, оказавшийся, благодаря кумысу, в саду среди райских гурий, на которых из одежды были только привязанные к шее таблички с ценой и перечнем умений, без которых товар не примут на рынки Багдада и Басры.

1 ... 17 18 19 20 21 22 23 24 25 ... 84
Перейти на страницу:

Комментарии

Обратите внимание, что комментарий должен быть не короче 20 символов. Покажите уважение к себе и другим пользователям!

Никто еще не прокомментировал. Хотите быть первым, кто выскажется?