Свитер - Бланка Бускетс

Все происходящее было совершенно сюрреалистично. Сюрреализм — движение, первоначально зародившееся в области поэзии и живописи, выдвинувшее идею передачи реальной работы мышления, основанной на сновидениях и подсознании, с помощью инструмента, получившего название психического автоматизма. Так, еще раз: сюрреализм — это движение, первоначально зародившееся в области поэзии и живописи, выдвинувшее идею… Ну и занудство. Осточертело уже, ходить по дому туда-сюда, талдыча одно и то же, но иначе не запомнишь, когда ты замолчишь, ворчал Эдуард, сил уже нет. Никогда, отвечала Долорс, вот нравится мне повторять эту формулировку снова и снова, пока не впечатается в мозг и не запомнится навсегда. Сейчас Долорс с трудом удерживалась от смеха, наблюдая настоящий, а не книжный сюрреализм: как Леонор радостно складывает чемодан, чтобы отправиться в Германию с этим мерзавцем директором и там через силу лечь с ним в постель. Напевай, дочка, напевай, кто тебя разберет: на прошлой неделе плакала, а сейчас рада уехать. В самом деле, век живи — век удивляйся, Долорс.

Гляди-ка, вот еще одна плакса появилась, глаза красные, опухшие — Сандра. Впрочем, Долорс не сразу обратила на это внимание, устремив взгляд на внучкину талию и выше, до подмышек — сколько петель прибавлять… Ну да, правильно, по одной в ряду. Наверное, это уже профессиональное отклонение, с иронией подумала старуха, сначала интересоваться, сядет ли свитер по фигуре, а уже потом смотреть на лицо. Она подняла голову и увидела заплаканные глаза.

В эту минуту из своей комнаты вышла и Леонор.

— А, Сандра, ты здесь? Я тебя не заметила. Постой-ка… Что у тебя стряслось?

Она тоже заметила зареванные глаза дочери, и Сандра, прижавшись к матери, зарыдала в полный голос. Тут и Марти не выдержал и озабоченно начал выпытывать у сестры, что случилось.

— Ничего, ничего…

— Если б ничего, ты бы не разводила здесь сырость, Сандрета.

Марти иногда называл ее Сандретой.

— Экзамен завалила? И из-за этого расстроилась?

Леонор погладила дочку. Сандра, давясь слезами, помотала головой. Долорс сразу смекнула — дело в том парне, они расстались, вот девочка и получила первый жизненный урок.

— Что же все-таки произошло? Ну, успокойся, Сандра, успокойся…

Леонор встала, чтобы взять пачку бумажных платков, тот самый «Клинекс», который осушает слезы всем, и подала ее Сандре. Та высморкалась, вытерла глаза и насморочным голосом прогундосила:

— Ой, мама, у меня был парень, а теперь он меня бросил. Он теперь ходит с другой, потому что я ему больше не нравлюсь.

Как все просто. Леонор перестала гладить ее по голове, посмотрела ей прямо в глаза и несколько желчно произнесла:

— Не знала, что у тебя есть парень. Ты мне ничего не говорила.

— Я собиралась вас познакомить. Я хотела на следующей неделе пригласить его на обед.

— Вот как…

Только этого не хватало — теперь Леонор разозлилась. Она отстранилась от Сандры и вскочила на ноги, собираясь уйти, но перед этим не удержалась от суровой нотации:

— Если бы ты соизволила сказать мне раньше, я могла бы тебе помочь, как одна женщина другой. Для того и существует жизненный опыт! Разве мы учили тебя прятать свои проблемы, Сандра? У нас в семье никогда не было никаких табу, и, раз уж у тебя завелся парень, ты должна была не скрывать его, а рассказать обо всем мне, все-таки я твоя мать!

Леонор удалилась с видом оскорбленной королевы. Господи, сколько ерунды ты нагородила, дочка, и как ранила Сандру твоя глупость. В самом деле, разве это не глупость — нападать на тех, кто наиболее уязвим. Внучка вначале застыла в полной растерянности, готовая вновь расплакаться — то ли от горести, то ли от обиды. Потом рванулась было вслед за Леонор, но та уже скрылась в своей комнате, и хлопок двери ясно возвестил, что она не желает, чтобы ее беспокоили. Сандра посмотрела на старуху, и та сделала единственное, что могла, — улыбнулась. Напряжение спало, и внучка решилась:

— Думаешь, стоило все рассказать сразу, бабушка? Но откуда я знала… Наверно, я сама во всем виновата, но что же мне теперь делать, и я не люблю, когда мама сердится. Я чувствую себя просто ужасно, не знаю, может, пойти сказать ей…

Разумеется, нет, не согласилась Долорс. Есть вещи глубоко личные, в том числе такие, которыми можно поделиться с друзьями, но уж никак не с родителями, и пусть многие считают, что родитель и есть самый лучший друг, это не так; у детей есть свои друзья, и им их вполне достаточно. А вот кого им не хватает, так это нормальных родителей. Обращаясь с Сандрой как с дурочкой, дочь растит вторую Леонор. А что, она сама, Долорс, вела себя так же глупо? Она попыталась честно ответить себе на этот вопрос: нет, нет, она всегда обращалась с детьми по-другому, а то, что с Леонор все вышло так, как вышло, это уж Бог так задумал — и будет об этом. Ох, доченька, как же ты все запутываешь и усложняешь! К счастью, из комнаты с компьютером вышел Марти, уж он-то отнесется к сестре совсем по-другому. Этот мальчик — просто сокровище. Внук взял стул, присел подле Сандры, обнял ее за плечи и сказал:

— Ему же хуже, Сандрета! Ты-то найдешь себе другого, не волнуйся! Раз он ушел, стало быть, не понял, что у тебя в душе. Это значит, что он не стоит тебя и не достоин быть рядом с тобой. Правда, бабушка?

Долорс тут же согласно кивнула головой. Сандра смотрела на Марти во все глаза, потом улыбнулась и сказала: спасибо. Во взоре внучки светилось обожание, еще бы, Марти такой решительный и уверенный… Похоже, история повторяется: Марти-то любит Сандру, но парень, из-за которого внучка когда-нибудь на самом деле потеряет голову, любить ее не будет и, возможно, будет отдавать себе в этом отчет, во всяком случае, такое не скроешь, и все пойдет как у Жофре с Леонор, я же говорю, история повторяется…

Что случилось, Долорс, что случилось? Антони был в отчаянии, я не верю тому, что ты говоришь, не может быть, чтобы ты потеряла рассудок из-за какого-то кольца, Долорс (она демонстративно любовалась блеском камня на пальце), ты не такая, тут что-то другое, но Долорс вскинулась, нет ничего другого, так что прощай. Она до сих пор не разобралась, откуда в ней взялась эта холодность. Должно быть, когда носишь в своем чреве ребенка, перестаешь думать о себе, собственные интересы отодвигаешь на второй план, нельзя было говорить Антони правду, потому что неизвестно, что бы он сказал или сделал в ответ, вдруг стал бы кричать об этом на каждом углу или заставил бы ее переехать к нему в барак, он ведь не принадлежал к респектабельным слоям общества, и ему бы хватило совести справить Пасху до Вербного воскресенья, ведь праздники как положено отмечают только те, кто может себе это позволить.

Улыбка сошла с лица Антони сразу, как только она сказала: все кончено, я обручена с Эдуардом, мы поженимся в следующем месяце. Потом, когда Долорс повернулась и пошла, он бросился вслед за ней по пляжу, оставь меня, убирайся, крикнула она, потому что не могла больше этого выдержать, но почему, что случилось, Антони, забыв про былую осторожность, не отставал от нее. Долорс в какой-то миг обернулась, продемонстрировала кольцо и сказала: мне кажется, оно украсит меня больше, чем ты, и Антони впервые не нашелся что ответить, эти слова лишили его дара речи, ранили до глубины души, да, Долорс знала об этом, потому что и ее душа в тот момент страдала точно так же, ведь все, что происходило с Антони, происходило и с ней, и, нанеся ему смертельную рану, она и сама в это мгновение умерла для жизни навсегда. Она уже была готова повернуться к нему и разрушить все, что так тщательно выстраивала: бросить кольцо в воду, попросить прощения, сказать, что останется с ним… Но Долорс этого не сделала. Она сыграла свою роль до конца, вернулась домой и закрылась у себя в комнате, не проронив ни единой слезинки. На прощанье Антони сказал: я буду любить тебя всегда.