Учебник по химии - Анатолий Ключников

— Её с такой отпиской в тюрьме сразу со свету сживут, и даже на каторгу брать не станут. Неужели Вы этого не понимаете? — спросила девушка уже поспокойнее.

— Там, в тюрьме, тоже люди бывают. Чай, сообразят, что девка полудохлая никаких режимов нарушать не могла. У них там в тюремных лазаретах валяться можно хоть до конца срока — если правда болен, или сумел блат найти. А у нас — никак нельзя.

Подсолнух сел, отдуваясь. Вспышка гнева, казалось, сильно его обессилила. Он расстегнул ещё одну пуговицу своего мундира и, немного успокоившись, продолжил:

— Я, слава Богу, на государственной службе не первый год. Половину волос вон уже потерял. Уж никак не думал, что на старости лет всякая сопля зелёная будет меня учить и попрекать… Молчать! — он грозно рыкнул, заметив возмущённое движение Ведит. — Ты ещё многого не знаешь, деточка. Ты не знаешь, что наш доктор по приказу проверяющих всех больных заключённых мышьяком травил, чтобы, значит, закопали их без вопросов, и потом можно было бы новых набрать? Не знаешь. А я вот этой своей рукой подписывал бумаги о «естественной» смерти. И когда-нибудь ещё придётся подписать. И ты, если надо будет, ещё и не такую подпишешь? Ясно тебе?!

Ведит молчала.

— Ну, так как, хочешь, чтобы наш коновал и эту вашу Вельку к Пресветлому отправил? Или как??? Эта бумага, — комендант покровительственно похлопал по столешнице рядом с оплёванным листком, — даст ей хоть какой-никакой, но шанс. А от мышьяка никакого шанса ни у кого нет…

Ведит присела, взяла перо, макнула в чернила и размашисто вывела согласительную резолюцию. А плевок уже подсох; вроде как капелька воды попала.

Подсолнух взял подписанную бумагу, глянул мельком и бросил на край стола. Девушка молча вышла и хлопнула дверью.

— И не вздумай болтать там… кому ни попадя. А не то… — успел бросить её вдогонку комендант.

Вельку отправили на следующий же день. Она, синюшно-бледная, лежала на свежей охапке соломы и робко улыбалась провожающим. Ведит сунула ей в дорогу узелок с куском белого хлеба: доктор сказал, что при её болезни лучше кушать именно такой. Бабы стояли молча и хмуро, как на похоронах.

Наконец, на край телеги уселся один из местных державников со щитом на спине и положил на солому рядом с Велькой свой меч:

— Давай, трогай живей, надо успеть обернуться к сроку… И так задержались.

— Пшла-а-а! — гаркнул возничий.

Я начал соглашаться про себя, что химичка, ударяясь в бега, вела себя не так уж и глупо, как казалось на первый взгляд. Пожалуй, у державников имелись и другие веские причины желать, чтобы никто из вольных работников проклятого замка никогда бы назад в столицу не вернулся, а так бы и жил тут до самой смерти.

За разными житейскими размышлениями и воспоминаниями о былом, прерываемыми иногда пустяковыми мыслями о том, каким образом державники будут затягивать петлю сначала облавы на нас, а потом и просто петлю на моей шее — с умоляющей просьбой передать привет зарезанному мною их товарищу, да за перестуком копыт — день и закончился. Я рассчитал правильно: к заветной деревушке мы успели как раз вовремя, глухая ночь ещё не упала на возделанные поля и дикие, нестоличные леса, и лошади наши пеной не покрылись, хотя их уже начало покачивать.

Далее шло всё как обычно: я стучал кулаком в ворота, выколачивая ленивые ответы подуставших за день крестьян о том, где можно получить постой, потом подъезжал к указанной избе и долбился уже туда. Ах, нет, в тот раз стало не совсем так, как всегда: капризная девица в дороге прожужжала мне все уши о том, что ей нужно непременно баню принять, а иначе она ляжет на пыльную дорогу и будет ждать, пока её державники не подберут, и поэтому я искал не просто ночлег, а чтобы ещё там и баня стояла истопленной. День был не банный; в первом доме подвыпивший сонный хозяин нас просто послал дальше по дороге, в чертоги к Нечистому, не позарившись даже на лишний медяк. Во втором доме вдова нас пожалела и крикнула сынишке начать растопку: у одиноких женщин лишние медяки по всем углам не валяются.

Пока парнишка бегал во дворе, стуча дровишками, девчонка в покосившемся сарае стала усердно выполнять своё обещание, данное мне при условии, что я обеспечу ей тёплое купание. Сбросив свою курточку… Хм, как-то я неправильно начал описание её отработки, — у простодушного читателя наверняка уже сложилось убеждение, что я потребовал у неиспорченной пока жизнью аспирантки выполнения всяких низменных моих желаний и безобразий. А ведь я всего лишь согласился, что она моего коня почистит на ночь! И Чалку, само собой.

Девица подозрительно сноровисто распустила подпруги, сняла сёдла и принялась обтирать коней смоченной тряпкой, потом вытирая насухо другой. Тягать сёдла и потники ей было тяжеловато, но ведь сама ж напросилась… Я вышел со двора: требовалось срочно найти того, кто продал бы мне овса, пока деревня не задрыхла окончательно. У вдовы я, понятное дело, такой кормёжки не нашёл.

Глядя, как моя спутница уверенно черпает ведром воду из уличной кадушки и как управляется с конской упряжью, я понял, что моя «благородная» с ручным трудом знакома не понаслышке. Да кто ж она такая??! Из обедневших дворян?

Вечером хозяйка поставила нам миски с горячей пустой похлёбкой, в которую мы с Ведит, не сговариваясь, покрошили наше вяленое мясо, и даже вдове отсыпали, враз подобревшей. Получился вкусный суп с овощной ботвой — с голодухи мы умяли его за милую душу, за обе щёки. Жалко, что хлеба не имелось. Впрочем, на войне мне приходилось порой жрать и не такое…

Пока мы стучали деревянными ложками по глиняным мискам, хозяйка неспешно расспрашивала нас о житье-бытье и войне, конечно. Так как я боялся, что несведущая аспирантка сболтнёт что-то не то, то отвечал торопливо сам, иногда толкая Ведит под столом ногой и зыркая в её сторону пугающим взглядом, чтобы рот не открывала. Время от времени начинал плакать ребёнок — тогда просыпалась всклоченная хмурая девочка в грязной ночной рубашке и начинала с ним сюсюкать, менять тряпки. Пахло травой, дымом, трухлявой материей, мочой. Деревней и бедностью; в избе не горело ни огонька, и мы под конец трапезы уже едва-едва попадали ложкой в рот: хотя на улице ещё не стояла глубокая ночь, но очень уж окошки оказались маленькие в избе, — для сбережения тепла зимой, поэтому дневного света совсем не пропускали.

После ужина сын вдовицы повёл нас показывать баню: где шайка, где веники, где холодная и горячая вода. Паренёк вырос не по годам серьёзный: пока мы хавали, он и воды натаскал, и баню истопил, и рассуждал так уморительно-серьёзно. Не на весь жар протопил — лишь бы прогреть воздух, но да ладно. Хорошая растопка и времени требует больше, а когда ж нам мыться-то, за полночь?

Так как, по легенде, мы оба являлись лицами мужского пола, то было бы странно, если бы пошли мыться по одному. Что ж, сказав пацану «спасибо», мы с Ведит зашли в предбанник.

Меня в этом мире не шокирует уже ничто. Это я так раньше думал, до этого вечера…