Другое тело - Милорад Павич

Прервав эти маловажные занятия, Захария спросил гадалку:

— Долго еще ждать?

— Пока не пробьет полночь, золотой мой. Быстрей, чем получится, не получится.

— Ну хорошо, скажи-ка, что же все-таки ты собираешься мне продать?

— Что спрашивал, то и получишь. Ты разве не Богородицыны слезы требовал, мой красавец?

— Что такое Богородицыны слезы?

— Покупаешь сам не знаешь что?

— Знал бы, так, может, и не покупал бы.

— Э-э, тогда придется рассказать тебе. Глянь наверх, у себя над головой. Что видишь?

— Звезды, что еще ночью можно увидеть?

— Э, это не звезды. Это слезы Богородицы. Когда души умерших маленьких детей переселяются на тот свет, они следуют за слезами Богородицы, чтобы не заблудиться и не попасть в руки черных небесных князей. И в пути питаются этими слезами. А слезы эти, земляк, соленые, как и мы с тобой. Лизни пот своей красавицы и узнаешь, что жизнь — это соленая вода… Эх, заболтались мы с тобой, а полночь-то, вот она…

Когда затих последний удар колокола, гадалка крикнула:

— Джурдже, эй, Джурдже!

Перед ними возник крохотный старичок с косматыми бровями и ушами в волосах. Весь в грязи.

— Рот как горловина носка! — насмешливо оценила его гадалка и что-то шепнула ему на ухо.

Джурдже заблеял, как козел, и замотал головой, отвергая требование гадалки. Тогда она бросила пристальный взгляд на его ус, и тот на глазах Захарии и Анны загорелся и даже вспыхнул бы, не загаси его Джурдже ладонями. Сразу после такой неожиданности он закопченными руками вытащил из карманов два глиняных флакончика, похожих на тот, что был найден у ног покойного маэстро Джеремии.

— До самого Эфеса пришлось за ними идти, — жаловался он гадалке, протягивая один из флаконов.

Она же сунула в рот два пальца и свистнула резко и громко, придав звуку направление. Свист стегнул старика по лбу, и на нем остались два небольших надреза. Он хлопнул себя по этому месту ладонью, словно убивая комара, и, не говоря ни слова, протянул гадалке второй флакон. Потом пробормотал:

— Ох, ох, что ж ты бессердечная такая? Сразу злишься, как кошка какая, а Джурдже просто не понял!

Гадалка взяла второй пузырек и сказала Джурдже:

— Ну а теперь расплачусь с тобой и за труды, и за товар.

Джурдже радостно всплеснул руками, а гадалка протянула в его сторону сжатую в кулак руку и раскрыла ладонь, внутри обнаружилась живая бабочка, которую она предложила Джурдже. Тот улыбнулся своим ртом, похожим на горловину носка, схватил бабочку и молниеносно проглотил ее. После этого он тут же скрылся в толпе.

— Не беспокойся, эта вода настоящая! — сказала гадалка, протягивая Захарии флакон и потребовав за него в два раза больше, чем ожидали покупатели.

— Тебе не кажется, что это многовато будет, а? — удивился Захария.

— Э-э, мой прекрасный господин, должно быть, ты тоже из Турции, — отрезала гадалка. — Вызываешь ему упыря из могилы, тащишь в Венецию, чтобы лично товар доставил, а он говорит — много. Ему, оказывается, дорого! Много, мой господин, бывает, только когда тебя бьют!

— Что значит это слово, «упырь», которым она назвала старика? — спросила Анна.

— Вампир. Это слово значит «вампир», — объяснил Захария.

— Так, значит, Джурдже был вампир, — изумилась Анна.

— Разумеется, неужели ты не заметила?

В этот момент пестрая толпа актеров под масками направилась к сцене, они увлекли за собой и Анну с Захарией. Панталоне, в красном костюме, с птицей на белой шляпе, сорвал с них маски. По ходу дела один из актеров воспользовался толчеей и ущипнул Анну, на что она улыбнулась и шлепнула его по руке. Одна из служанок с завистью и злобой осмотрела Аннино платье, а потом продемонстрировала Захарии, что может сосать собственную грудь.

И тут начался настоящий хаос. Захария ничего не понимал в этом водовороте венецианских шуток, беготни и вспышек света. Он только чувствовал, что эта кутерьма с головокружительной скоростью куда-то уносит всех их. Вдруг он с изумлением услышал, как одна из масок сказала: «Разница между двумя женщинами всегда больше, чем разница между мужчиной и женщиной…», на что зрители разразились хохотом. Захария помнил, что это слова из «гномы» покойного Джеремии, которые Анна записывала для актеров. От этого он почувствовал себя как-то увереннее, и вся эта неразбериха, в которую он попал и которая все накалялась и накалялась, показалась ему не такой уж страшной и грубой. В тот же момент Арлекин, наряженный в домино из зеленых, желтых и красных лоскутов, ударил его ногой под зад и тем самым толкнул прямиком в объятия Анны. Анна почувствовала, что волосы Захарии пахнут дымом, а тело каким-то незнакомым ей чаем, страстно поцеловала его и крикнула не своим голосом:

— Сейчас можешь взять меня, любовь моя! Мы столько ждали этого мгновения счастья! Я отдамся тебе здесь и сейчас! Возьми меня! — выкрикивала она хрипловатым альтом, который был похож на голоса окружавших их актеров.

— Но, Анна, — прошептал Захария, — на нас смотрят сотни людей!

— Они не заметят, что мы не изображаем любовь, а действительно любим друг друга… — тоже шепотом ответила она. — Этого не будет видно. Никто здесь не сможет догадаться, действительно ли мы делаем или не делаем то, что они и так хотят увидеть на сцене!

— Анна, но здесь есть и твои знакомые, вот, я вижу среди зрителей Забетту, — отвечал Захария, в то время как вокруг них терся Панталоне и, пользуясь моментом, то и дело прислонялся к Анне сзади, что ей, судя по всему, совсем не мешало…

— Пусть вся Венеция видит, как ты меня любишь и как лишаешь невинности! — громко бросила она в публику, а Захарии шепнула, поддаваясь ему: — Они просто мечтают это увидеть. Поэтому и пришли сюда, ждут не дождутся…

С этими словами Анна притянула Захарию к себе, а он, как во сне, когда голым пробирался через толпу на мосту Риальто, оттолкнул Панталоне и прорвался в тело Анны Поцце. Аплодисменты, которые последовали за женским криком боли и наслаждения и которыми толпа приветствовала утрату Анной невинности, были совершенно недвусмысленными.

В то утро 1768 года кир Димитрис Теодосий навсегда отложил свою золотую зубочистку в ящичек бюро, за которым он обычно писал, потому что она была ему больше не нужна. Он навсегда спрятал в то же самое бюро и все свои золотые и серебряные улыбки торговца и подписал оба документа, которые ждали его внимания со вчерашнего вечера. Он всегда писал, считал и делал записи в конторских книгах стоя. Теперь этому приходит конец. Сначала он подписал просьбу разрешить назначение Захарии Стефановича Орфелина ревизором его типографии, напомнив венецианским властям, которым была адресована эта бумага, что Захария и его жена Анна (урожденная Поцце) являются жителями этого города. Вторую подпись он поставил на документе, которым передавал все свои магазины в Венеции и на территории Австрийской империи, а также свою венецианскую типографию родственнику Пани Теодосию, которому в течение двух лет обязался полностью сдать все дела.