Французский садовник - Санта Монтефиоре

Миранда отправилась на кухню. Бытовая техника здесь никуда не годилась, зато посуды было много. Накрытый на двоих стол с запыленными тарелками и чашками выглядел странно, словно обитателей домика вдруг похитили в разгар чаепития. Миранда подавила искушение убрать посуду. Нет, она наденет резиновые перчатки, наймет кого-нибудь в помощь и сделает все разом. Дети тоже смогут поучаствовать в уборке. Это доставит им удовольствие.

Дощатые ступени скрипели под ногами, когда Миранда взбиралась по лестнице. На втором этаже располагались две спальни и безобразная старомодная ванная, которую предстояло освободить от хлама и обставить заново. Чугунная ванна покрылась ржавыми пятнами, эмаль с годами облезла, а краны потускнели. Одна из спален оказалась совершенно пустой, если не считать коробки, стоявшей на полу посреди комнаты. Должно быть, прежние хозяева забыли ее при переезде. Миранда собиралась заглянуть в коробку, но громкий шум в соседней спальне заставил ее замереть. Сердце взволнованно забилось. В домике кто-то был.

В следующее мгновение ей пришло в голову, что это, возможно, Гас. Едва сдерживая раздражение, Миранда вышла на площадку лестницы и распахнула дверь второй спальни. Сидевшая на подоконнике белка проворно выскочила в окно, которое наверняка оставил открытым Гас во время одной из своих вылазок. Миранда прижала руку к груди и с облегчением вздохнула. Слава Богу, это была всего лишь белка, а не грабитель и, главное, не привидение. С любопытством оглядевшись, она увидела большую железную кровать, застеленную простынями, а поверх них — бледно-зеленым стеганым покрывалом в цветочек. Рядом, по обе стороны, стояли две тумбочки с одинаковыми лампами — на высоких ножках под желтыми в крапинку абажурами. Здесь стоял также рассохшийся сундук, комод вишневого дерева с зеркалом времен королевы Анны и красиво расписанный сосновый гардероб возле стены. Светлые полотняные шторы свисали с массивных деревянных карнизов. Шелковые витые шнуры расползлись и выцвели от времени. Ковер не пострадал, но нуждался в чистке. Миранда нахмурилась. Странно, что Лайтли не забрали с собой мебель. Впрочем, в новом доме, возможно, не хватало места. Миранда открыла пошире окно и вгляделась в даль. Ниже по реке виднелось поле с коровами — новыми знакомыми Сторм. Миранда замерла, любуясь красотой осеннего пейзажа, очарованная странной магией этого дома.

Она вдруг вспомнила о коробке в пустой комнате и, закрыв окно, чтобы преградить вход любопытным белкам, вернулась в соседнюю спальню. В коробке лежал один лишь выцветший зеленый альбом. Из-за сухих листьев и цветов, вложенных между страницами, он казался непомерно толстым. На обложке крупным округлым почерком было написано название: «Радуги и розы». Опустившись на колени рядом с коробкой, Миранда бегло пролистала альбом. Это был дневник, исписанный стихами, воспоминаниями и короткими этюдами, явно не предназначенными для посторонних глаз. Такие вещи обычно не забывают впопыхах. Здесь скрывалась какая-то тайна. Заинтригованная, Миранда с удвоенным интересом всмотрелась в ровные ряды строк. Почерк принадлежал женщине. От бумаги исходил сладковатый аромат — так пахнет срезанная трава ранней весной. Миранда прислонилась к стене и открыла первую страницу, где чья-то рука вывела всего четыре предложения, исполненных глубокой печали.

«Прошло вот уже двадцать четыре года. Я старею, любя тебя, и однажды умру, продолжая тебя любить. Ибо теперь я живу лишь воспоминаниями о тебе и о нашем домике. Это все, что у меня осталось».

Хартингтон-Хаус

Октябрь 1979 года

В бодрящем утреннем воздухе голос Авы Лайтли, доносившийся из-за цветочного бордюра, звучал особенно звонко. Скрытая засохшими люпинами и разросшимся кустом калины, который она старательно подстригала, Ава увлеченно напевала, и ее пение приводило в бешеный восторг резвящихся в траве собак. Ее одежду составляли фиолетовые рабочие брюки из грубой хлопчатобумажной ткани и футболка с короткими рукавами. Светлые волосы с выгоревшими на солнце прядями были небрежно сколоты карандашом на затылке. Руки Авы огрубели от работы в саду, короткие обломанные ногти почернели, но на щеках играл здоровый румянец, а светло-зеленые глаза сверкали, как весенняя лужайка под дождем. Ава обожала возиться с землей в любую погоду и редко страдала от холода. В свои тридцать семь Ава казалась цветущей девушкой. В ней ощущались внутренняя сила и умиротворенность, словно сияние ее сердца проникало сквозь поры, как пробиваются сквозь облака солнечные лучи. Ее лицо было по-настоящему красивым, хотя и не отвечало расхожим представлениям о «хорошеньком личике». Черты его не отличались правильностью: чуть длинноватый прямой нос и крупный чувственный рот выглядели немного неуместно на маленьком лице. Но если каждая черта в отдельности не привлекала внимания, вместе они придавали лицу особую выразительность, живость и одухотворенность. Яркое своеобразие характера делало Аву неотразимой. Никто не любил эту женщину больше, чем ее муж, Филипп Лайтли и трое их детей — Арчи, Ангус и Поппи.

— Эй, Кустик! — позвал жену Филипп, уверенным шагом пересекая лужайку.

Берни, мохнатый сенбернар, и Тарквиний, молодой Лабрадор, тотчас прервали игру и с радостным визгом бросились хозяину под ноги, едва не повалив его на траву. Филипп нежно потрепал собак по головам и прогнал легким взмахом руки. Мистер Лайтли был на пятнадцать лет старше жены, но выглядел моложаво. Высокий рост — шесть футов четыре дюйма, прямая осанка, широкие плечи. Большую часть времени Филипп проводил у себя в кабинете, работая над полной историей вин, или за границей, посещая виноградники. В отличие от большинства писателей он не питал пристрастия к одиночеству. Мистер Лайтли любил шумные охотничьи сборища и вечеринки, заканчивающиеся лишь под утро, ему нравилось поговорить об истории и политике за бокалом доброго портвейна и хорошей сигарой. Он с удовольствием задерживался после воскресных церковных служб, чтобы провести пару часов в компании с жителями Хартингтона, и каждое лето приглашал горожан к себе в усадьбу, щедро угощая их вином и сыром. Все обожали Филиппа за истинно английское остроумие, хотя соль его тонких каламбуров чаще всего ускользала от тех, для кого они предназначались. Ава всегда смеялась над шутками мужа, несмотря на то, что знала их все наизусть. Филипп Лайтли неторопливо приблизился к цветочному бордюру. Красивой лепки лицо, высокий лоб и круглые очки на аристократическом носу придавали ему внушительный вид.

Он постоял, с улыбкой прислушиваясь к мелодичному пению жены, и снова выкрикнул ласковое прозвище, которое выдумал, когда только начинал ухаживать за Авой.

— Кустик, дорогая!

— О, это ты? Привет! — отозвалась Ава, выползая из зарослей. В волосах у нее запутались листья, на щеке темнел мазок грязи. Она поднялась, вытирая нос тыльной стороной ладони.

— Надеюсь, ты не забыла о Жан-Поле?

Удивленное лицо Авы оказалось красноречивее любых слов. Филипп снисходительно усмехнулся. Его жена отличалась невероятной рассеянностью. Все ее внимание занимали деревья и цветы в любимом саду.