Цена измены - Елена Алексеевна Шолохова

меняется ее лицо, словно превращаясь в мертвый камень.

Инна встала из-за стола, подошла к окну. Бесконечно долго молчала. И Дементьев не мог себя заставить подойти к ней. Даже не потому, что боялся или стыдился, хотя и это тоже. Но тут он чувствовал – Инна в одно мгновение стала чужой. И недостижимо далекой. Будто между ними разверзлась пропасть.

Инна не устраивала ему сцен и истерик, ни в чем не обвиняла, лишь спросила, кто она. А потом потребовала уйти.

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍ ***

С того проклятого вечера прошёл почти месяц. Почти месяц они живут порознь. Хотя какой там живут?

Дементьев, скорее, существовал по привычке, на автомате. Спал, ел, работал. И так по кругу, день за днем.

Диану по его просьбе главный перевел в другой отдел. Хоть Дементьев и понимал, что виноват лишь он, но не мог находиться с ней в одном кабинете. Смотрел на неё – а видел закаменевшее лицо жены. Он был готов сам уволиться, но увяз в незаконченных делах по горло.

Диана возмущалась, потом плакала, просила, обещала.

– Я не могу тебя видеть, извини, – процедил он.

Им все равно, конечно, приходилось временами пересекаться по работе, но хоть не каждый день.

Первые дни, когда он только ушёл, и то было легче. Тогда его терзали вина и стыд перед Инной, перед Митькой, даже перед чертовой Аллой Арнольдовной.

На мнение тёщи ему, конечно, по большому счету плевать, но ведь получилось так, что она оказалась права, когда говорила, что Инна ещё горько раскается, что «связалась со своим вахлаком».

И вообще, всё получалось как будто зря… Все эти годы Дементьев из кожи вон лез, чтобы доказать, наверное, даже больше самому себе, что достоин, что эта старая карга ошибается, и что его Инна никогда не пожалеет о своем выборе.

Уже не его…

Поначалу он ещё на что-то надеялся. Первые полмесяца каждый день приходил после работы, а в выходные – заявлялся то к обеду, а то и с утра. Говорил, что к детям – уж этого Инна не могла ему запретить. Но любую его попытку хотя бы поговорить с ней, объясниться, покаяться, пресекала сразу: «Не хочу ничего знать. Не унижай меня хотя бы этими подробностями».

В девять вечера, после того как Митька засыпал, произносила сухо и холодно: «Тебе пора».

Но потом они всё же поговорили. После двух недель этих мытарств. Накануне у него с тёщей случился грандиозный скандал. Дементьев только привёз Митьку со школы, даже разуться не успел, как нагрянула Алла Арнольдовна.

Увидев Никиту, несколько секунд тёща страшно вращала глазами, а потом зашлась клёкотом:

– Как посмел ты, кобелина поганая, заявиться после всего в дом, где дети? Грязь свою сюда притащить? Заразу? Неблагодарная ты скотина! Да я сделаю так, что ты детей вообще больше не увидишь! Все связи подниму! Засажу тебя…

Инна тогда поскорее увела Митьку в детскую, надела ему наушники. Но что-то он все равно успел услышать. И на другой день, когда Дементьев заехал за ним в школу, спрашивал встревоженно:

– Пап, а почему бабушка так про тебя говорила? Ты чем-то заразился? Ты болеешь?

– Нет. Ничем я не болею, не переживай.

– А почему тогда она так сказала?

– Потому что… Да просто твоя бабушка была не в духе.

С минуту Митька озадаченно молчал.

– Пап, а почему ты дома не ночуешь? Только не говори опять, что так надо. Вы с мамой поссорились?

Снова повисла пауза.

– Я обидел маму. Очень сильно, – мрачно ответил Никита.

– Так ты извинись! И вы помиритесь.

Дементьев не нашелся, что ответить. Молча смотрел на дорогу, стиснув челюсти.

– Пааап, ну, пожалуйста! – канючил Митька. – Ну, вернись домой!

Тем же вечером, после очередного «тебе пора», он преградил собой кухонный проем, не давая ей пройти, и твердо сказал:

– Инн, я никуда не уйду, пока мы не поговорим.

Она могла сколько угодно держать лицо и делать вид, что ей все равно, но в тот момент её глаза резанули Дементьева такой болью, что горло свело спазмом и голос дрогнул.

– Я знаю, Инн, я очень перед тобой виноват. Страшно виноват. Это была ошибка. Я очень сожалею… – нужные слова никак не шли на ум. Одни только банальные фразы, которые не могли выразить и малой доли того, что было на душе. Эти слова даже ему казались ничтожными. Впрочем, Дементьев никогда не умел красиво говорить. – Дай мне доказать, дай всё исправить… хотя бы ради детей… Клянусь, что этого никогда больше не повторится. Я люблю тебя. Я без тебя… я не могу без тебя. Инн, я же вижу, тебе тоже плохо… Что угодно сделаю для тебя… для нас…

Инна прервала его.

– Перестань, пожалуйста. Нет больше никаких нас. Я не смогу быть с тобой. Никогда. Это не обида и не злость во мне говорят. Я просто больше тебе не верю.

– Но тебе ведь самой плохо…

– Ну, конечно, мне плохо, – она горько усмехнулась. – У меня ведь вся жизнь рухнула. И ты ошибаешься, если думаешь, что можешь что-то наладить. Нет, Никита, это конец, пойми ты уже. Не все ошибки можно исправить. И когда ты тут, мне еще хуже, как ты не поймешь! Я как будто снова и снова переживаю это… Вижу тебя, а вот здесь, – она прижала ладонь к груди, – будто нож проворачивается… раз за разом. Я задыхаюсь от боли, когда ты рядом.

Инна судорожно вздохнула, словно сейчас заплачет, но моментально взяла себя в руки. Потом посмотрела на него.

– Не приходи сюда. Пожалуйста. Хотя бы какое-то время не приходи. Не мучай меня.

Только тогда он понял, что это конец, безоговорочный, бесповоротный. Осознал, что Инна отсекла его от себя навсегда, и всё, ради чего он жил, рассыпалось.

В тот вечер Дементьев уходил и чувствовал себя как человек, которому сообщили, что он смертельно неизлечимо болен. И в запасе у него – всего ничего.

глава 16

Настоящее время

Время ползло мучительно медленно. Каждая минута растягивалась до бесконечности. Ждать было невыносимо. Душа рвалась прочь. Хотелось самой бежать в темноту улиц, искать, звать. Казалось, сердце подскажет, где Митя. Но координатор сказал: кто-то должен все время находиться дома. Дома…

Этот дом, еще недавно уютный и родной, теперь вдруг стал казаться тесной клеткой, душной тюрьмой. И совсем тяжело было