Малюта Скуратов. Вельможный кат - Юрий Щеглов

— И умеючи долго, — успел бросить Грязной, который любой фразе мог легко придать похабный смысл.

Его Басманов теперь по розыскным делам начал употреблять, что ни день посылая в застенок. Малюта даже позавидовал. Розыскные дела влекли молчаливой секретностью и безнаказанностью. Застенок — тайное тайных, в него чужакам ход заказан. А если царю свой, то едешь по Красной площади — и маленького набата тебе не надо, как боярину не надо, чтоб расступался народ, не надо, чтоб кланялись в пояс. Ничего не надо, потому что знаешь: любого в бараний рог согнешь, если бровью знак подашь подчиненным людишкам, снующим в толпе или едущим верхами позади.

Огня он не боялся и о пожаре назавтра быстро забыл. Впрочем, Иоанн тоже быстро забыл о пожаре, но огонь все-таки оставил в душе неизгладимый след. У царя, который мнил себя мыслителем и праведником, и будущего шефа опричнины было, безусловно, что-то общее. Им нужно лишь отыскать друг друга и стать друг другу необходимыми. Двух таких родственных душ днем с огнем не сыщешь, хотя живого и всепожирающего огня в Москве, как показала история, более чем достаточно. Потому, очевидно, и сложилась в средневековой столице пословица: чужая душа — потемки.

I

Душными летними ночами в московских садах, да не в густых и не в колких кустарниках, только и раздавались ахи и охи, вскрики, а иногда и стоны. То стрелецкие молодцы и коробейники, плотники да каменщики, копачи да сторожа и прочая уличная бессемейная разбойная сволочь или ватажники, пробирающиеся мимо застав в Москву, девок отловленных портили. Забава что ни есть сама по себе замечательная. Жертвами полуночных страстей становились не всегда девки, но и вдовицы, часто почтенные. Мужняя жена, конечно, реже оказывалась в таком положении. Но и женок не щадили, коли попадались. Слаще мимолетного и беззаконного греха ничего нет. Вдвоем-втроем собирались и пошли гулять. Москва большая, зелень густая, кричи не кричи — не услышат, а ежели и услышат, то на выручку не кинутся. Никому не хочется заработать нож в бок. Стрелецкая — городская — стража никогда не вмешивалась. Ее дело — охрана Кремля, где государь и приказы обретаются. По доброму ли согласию любятся али насильно — поди докажи! Охотников до приключений в молодом возрасте хоть отбавляй. Войны нет, силушка в мускулах играет, ну и айда за легкой добычей.

Непотребных женок тоже развелось порядочно. Те в сговор вступали днем, а к вечеру ждали клиентов в снятых сараях и на сеновалах. Индустрия любви процветала в средневековой Москве не хуже, чем в Париже, Мадриде и Лондоне. О том летописи ханжески умалчивают. В песенно-былинный их стиль правда жизни не укладывалась. Народ московский пусть и северный, но темперамента кипучего, чадородия отменного, отчего и плоть собственную — сколько священнослужители и путешествующие старцы-пустынники ни уговаривали — смирять не собирался. А девки — кровь с молоком, еще не истощенные городской сумятицей — не очень-то и сопротивлялись. Пришлепавшие босиком из ближайших деревень, едва прикоснувшиеся к новой для них столичной культуре, тосковали крепко по утраченному быту и тоже нуждались в ласке — грубой и быстротечной, а когда продолжительной, то и желанной.

Словом, кто берег свое девичество, тот в сумерках на воздух носа не высовывал. Боярыни и боярышни из гостей возвращались в сопровождении многочисленной вооруженной дворни, и то их умыкали при случае. Натешившись — бросали, и, опозоренные, ободранные, еле прикрывая срам, они добирались до дому, а тут их поджидала дикая — по обычаю — расправа. Кому охота початый каравай доедать или из хлебанной миски есть?! Ну и плеткой охаживал хозяин и трусливых слуг, и несчастную жену, и, бывало, чуть живую дочь.

Малюта в юных годах сим промыслом не занимался. Когда нужда поджимала, шел к известной ему полнотелой, внушительных размеров вдовице и утишал страсть да расплачивался не жадничая. К одной женке даже душой прислонился. Имя потом ее забыл. А она благодарной осталась Малюте навечно. Ласковостью он приворожил и вниманием. Без хорошего, полезного подарка не являлся.

— Откель у тебя к бабам привязчивость? — смеялся Васюк Грязной. — Вроде ты голубок, а не мужик. Куда ярость свою деваешь?

Малюта отмалчивался, а то и замахивался на Грязного. Кулак у Малюты был огромен, и худощавому, верткому охальнику с приятелем не справиться. Малюта, конечно, мог объяснить, откуда у него к бабам такая привязчивость. Семья у Скуратовых-Бельских была дружная. И не особо захудалого рода. Трое братьев. Старшего и младшего Малюта заботой своей не покинул, когда во власть вошел. Отца, Скурата Афанасьевича, Лукьяном в церковной книге записанного, он уважал, а Скурат жену — мать Малюты — берег и относился к ней как голубь к голубке. Вот и нагляделся Малюта мальчонком на семейные отношения родителей, и оттуда у него пошла мечта о хорошо обустроенном доме, и о жене славной, мягкой и доброй, и о детях будущих, тоже славных, мягких и добрых и ни в чем не нуждающихся. Охальнику и матерщиннику Грязному этого не понять. Но, разумеется, Малюта с ним желаниями и мечтами делиться не хотел. Насмешки он не боялся, однако что его, то его. Вот почему он службу цареву дорого ценил и знал: верного пса голодом не заморят. Но надо потрафить и отыскать в Иоанне струнку, на которой, как на домре, скоморох песню играет.

Скурат Афанасьевич вина не пил, жену не бил, на детей не кричал за шалости, а уж не стегал и подавно. Деревня Горка Сурожской волости Московского уезда была едва ли не самым спокойным местом, потому что нрав хозяйский переходил и на крестьян, Скурату принадлежащих. Отец любил повторять:

— Дом и зверю нужен. Без норы лиса не выживет, а гнездо и перелетная птица вьет. Человек без дома дичает и становится разбойником. Хочешь, Гришка, стать разбойником?

— Не, — отвечал Малюта с придыхом. — Я царев слуга.

И хотя в Москве на престоле сидел великий князь, не венчанный царским титулом, его иначе чем царем народ не звал. Мамка сказку Малюте напевала про царя и царева слугу. Царь Малюте не пришелся по нраву, а вот царев слуга — очень. И сильный, и красивый, и верный, и хитрый, и веселый. И избу сложил из толстенных бревен, таких толстенных, что ни огонь ее не взял, ни порохом не разрушило. Разве Грязному поведаешь про мысли, которые обуревали Малюту, когда он издали глядел на расписные терема знатных и богатых бояр, на изощренный узор резьбы и аккуратно врезанные в травяной ковер дорожки, посыпанные желтым песком? Ему нравилось, как жил боярин Алексей Басманов, и он решил добыть себе жилье не хуже. Умельцев наймет — лучше изготовят. И между прочим, изготовили. В Переяславль-Залесском уезде в селе Семеновском усадьбу он отгрохал — загляденье. Сам князь Дмитрий Шуйский, боярин не бедный, чисто русскими харчами вскормленный и красотой русской же — художественной и ремесленной — окруженный, когда все-таки после долгих уговоров добился руки и сердца средненькой дочери Екатерины Григорьевны, не погнушался получить роскошное поместье в приданое. И весьма к нему — к приданому то есть — сердцем прикипел за короткий срок. Увезенный вместе с братом царем Василием IV Шуйским в польский плен, говаривал, сидя в одном из краковских замков перед камельком: