Аччелерандо - Чарлз Стросс

– Теперь, как видишь, слушаю. – Капельки конденсата покрыли линзы «умных очков» Масха, и глядеть сквозь них – все равно что через лазерный калейдоскоп. – Аннет, прости, что втянул тебя в это. Я могу устроить все так, чтобы тебя это не затрагивало.

– Ну уж нет. – Она присаживается, подается вперед, глядя на него со всей возможной серьезностью. – Я же сказала тебе вчера – хочу стать твоим доверенным лицом. Не думай! Соглашайся!

– Да зачем мне доверенное лицо? Я нигде не задерживаюсь и не берусь под контроль – это, считай, мое кредо.

– Тебе, может, толковый менеджер и ни к чему, но твоим компаниям он нужен как воздух. Сколько у тебя там исков, вагон и маленькая тележка? У тебя нет времени с ними возиться, сколько бы их ни было. ЕС упразднил капиталистов, но доверенные лица по-прежнему в ходу. Так что соглашайся.

Что ж, здесь было над чем поразмыслить.

– Знаешь, – признался Манфред, – система компаний ведь может быть продана.

– Ну так отлично! – с энтузиазмом откликается Аннет. – Как думаешь, кто ее купит? Москва? Госсовет по восстановлению закона и порядка?

– Я подумывал пристроить ее Итальянской коммунистической партии. Мне так или иначе потребуются средства для развода, ну и кое-какое багажное дельце закрыть, но все не так просто. Кому-то придется управлять этой бесовщиной – кому-то, кто понимает, как сопрячь централизованную систему планирования с капиталистической экономикой. Тут очень пригодился бы сисадмин с опытом работы в транснациональной корпорации, а если бы его вдобавок интересовал поиск новых путей и средств сопряжения предприятий централизованного планирования с миром вообще… тогда бы это точно был наш клиент. – И тут Масх фокусирует взгляд на ней: догадка коробит его. – Хм, слушай… тебе что, и правда будет интересно?..

В Риме жарче, чем в пригороде Южной Каролины в День благодарения; в воздухе разлит запах работающих на метане «шкод» с нотой запеченного зноем собачьего дерьма. Машины – компактные концепт-кары диких расцветок – раскатывают по аллеям, ныряют в туннели и снова выныривают: ни дать ни взять растревоженный пчелиный улей. Судя по всему, тестирование на прочность их электронных систем управления здесь что-то вроде неофициального вида спорта, и это при том, что бортовые компьютеры в тех же «фиатах» издревле славились тем, что были сляпаны и прошиты абы как.

Манфред выступает из-под сводов Термини, главного вокзала Рима, моргая, словно филин, от пыли и зноя. «Умные очки» методично скармливают ему справочный материал о людях, что жили здесь еще в пору старой республики. История подстерегает его на каждом шагу: очки подключились к туристическому порталу и уймутся не скоро, но у Манфреда нет сил их переключать. Минувшие выходные вымотали его, он словно серая тень былого себя: ветром дунешь – унесет. За весь день ему на ум не пришло ни одной сносной идеи для патентования; для утра понедельника, в которое предстоит аудиенция у экс-министра экономики и вручение подарка, способного устроить министру повышение, а Манфреду – свободу от настырного пристава Памелы, расклад не самый лучший. Но Масх не печется о своем самочувствии – ему приятно осознавать, что Аннет теперь на его стороне.

Встретить экс-министра сразу, лицом к лицу, Манфред не чает. Все, с чем ему пока что доводилось иметь дело, – лощеная аватарка в костюме-тройке, смоделированная под всякого рода публичную активность. Потому-то, подходя к заляпанной побелкой двери и звоня в колокольчик, Масх никак не ожидает, что навстречу ему выйдет этакий Аполлон Тианский в довольно-таки рисковых анатомически-рельефных бриджах и кожаном берете.

– Э-э… добрый день. Я на встречу с министром, – говорит с осторожностью Масх. ИИНеко, сидящая у него на плече, пытается перевести его слова и разражается какой-то чехардой из торопливо-переливчатых слогов. На итальянском, шутка ли, даже простое приветствие звучит так, будто куда-то опаздывает.

– Я из Айовы, пойму и так, – говорит загадочный привратник-культурист. Просунув большой палец за край кожаного ремня, он ухмыляется в усы: – А что за повод? – Тут же, обернувшись, он кличет через плечо: – Джанни, к тебе гости!

– Повод сугубо экономический, – не сходя с осторожно-удивленного тона, сообщает Манфред. – Вернее, суть в том, что я пришел положить всякой экономике конец.

Аполлон, подобравшись, пятится от двери, и тут из-за его могучих плеч выныривает министр собственной персоной.

– О, синьор Масх! Все в порядке, Джонни, я ждал его!

Джанни, живчик-коротышка в белом пушистом халате, хватает Масха за руку – и без церемоний тащит за собой.

– Пожалуйста, проходите, друг мой! Уверен, дорога вас утомила. Джонни, принеси-ка джентльмену что-нибудь освежающее! Вы предпочитаете кофе или что-то посерьезнее?

Считаные минуты спустя Манфред уже тонет в жутко мягком кресле, обивка коего сделана из воловьей кожи цвета топленого молока. Кружка дьявольски крепкого эспрессо дымится, нетвердо пристроенная на коленку, а сам Джанни Виттория распинается перед ним о трудностях создания постиндустриальной экосистемы на руинах бюрократического аппарата, корнями уходящего в эру твердолобого модернизма двадцатых годов. Джанни – человек-аттрактор в хаосе поделенной на фазы итальянской политики, своего рода оракул-левак. Он – бывший профессор, специалист по марксистской экономике, и все его идеи пропитаны разящим не в бровь, а в глаз гуманизмом. Все, в том числе и его заклятые враги, в один голос твердят, что Джанни – один из лучших политических теоретиков эры развала Евросоюза. Его интеллектуализм не позволяет ему, наплевав на средства, взойти на самый верх политического олимпа, а соратники отзываются о нем даже менее сдержанно, чем противники, обвиняя в самом тяжком из политических грехов – возвышении правды над властью. Года два назад Манфред уже встречался с Джанни – в чат-комнате на сервере – для обсуждения мировой политической обстановки. В начале минувшей недели Масх выслал ему документ с детализацией встраиваемой плановой экономики и предложением с ее помощью надрать зад нескончаемым притязаниям Италии восстановить свой правящий аппарат. Если у них все получится, Италия станет самой прогрессивной страной мира, дав импульс новой волне распространения коммунистических идей, базирующихся на идеалах гуманизма и стремлении к промышленному превосходству, а не на выдаче желаемого за действительное.

– Друг мой, – выслушав, высказывается Джанни, – боюсь, вы замахнулись на нечто неисполнимое. Мы же в Италии! Тут каждой собаке до́лжно веско высказаться, а иначе-то как? Не всякий здесь понимает, о чем мы с вами толкуем, но разве им это помешает посудачить? Непреложность консенсуса утвердили после сорок пятого года, дабы то, что имело место незадолго до него, более не повторялось, однако же вдумайтесь, друг мой: у нас в распоряжении пять разных способов издания новых законов, из них два почитаются «средством экстренного выхода из застоя», но ни один закон не подействует, если на нем общественное согласие клином не сошлось. Задумка у вас свежая, смелая, и мне это по душе. Если она сработает, придется понять, почему мы работаем – а это уже восходит к вопросам человечности в принципе, и здесь уже жди раздрая.