22 июня. Никакой "внезапности" не было! Как Сталин пропустил удар - Андрей М. Мелехов

После этого Мерецков вновь «немедленно» вылетел на границу – в Западный Особый военный округ. Правда, вся его кипучая деятельность никакого результата не принесла, хотя «тревога прошла удачно», а «истребители… и бомбардировщки быстро поднялись в воздух и проделали все, что от них требовалось». Но, видно, не то от них «требовали»: спустя всего лишь неделю немцы разбомбили авиацию округа в пух и прах. Да так, что ее командующий И.И. Копец 23 июня застрелился – как и обещал накануне войны. Пока Мерецков второй раз за четыре недели инспектировал приграничные округа, он вновь и вновь убеждался, что «…Германия сосредоточивает свои силы». «Я вылетел в Москву», – пишет замнаркома обороны, – где «ни слова не утаивая, доложил о своих впечатлениях и наблюдениях на границе наркому обороны» (там же). Нарком почему-то не убоялся гнева якобы не хотевшего и слышать о фашистской угрозе вождя народов: «С.К. Тимошенко при мне позвонил И.В. Сталину и сразу же выехал к нему, чтобы доложить лично». Каков результат доклада? А вот какой: «Было приказано по-прежнему на границе порядков не изменять, чтобы не спровоцировать немцев на выступление» (там же, с. 201). Лично я нахожусь в недоумении: неужели переброшенные, как следует из слов самого же Мерецкова, по его собственному приказу к границам два корпуса – десятки тысяч военнослужащих, сотни танков и орудий, тысячи автомобилей и повозок – это не «провоцирующие» действия? А что же тогда «провокация» – в советском, так сказать, понимании?..

А как воспринимать следующее признание Мерецкова? «М.П. Кирпонос (командующий Юго-Западным фронтом. – Прим. авт.), – пишет он, – отнесясь к делу очень серьезно, отдал распоряжение о занятии полевых позиций в пограничных укрепрайонах Киевского Особого военного округа и начал подтягивать войска второго эшелона. В Москву поступило сообщение об этом. Передвижение соединений из второго эшелона было разрешено (его не просто разрешили, а приказали готовить еще в начале мая; приказ же осуществить выдвижение к границе поступил 15 июня. Об этом, в частности, рассказал Баграмян. – Прим. авт.), но по указанию Генштаба войскам КОВО пришлось оставить предполье и отойти назад. До рассмотрения сходной инициативы (!) Одесского военного округа дело не дошло. В результате на практике войска этого округа были в канун войны, можно считать, в боевой готовности, чего нельзя сказать о войсках Киевского и Западного Особых военных округов» (с. 202). Уважаемый читатель, вы в этих мерецковских (или кто там их на самом деле «редактировал») откровениях что-нибудь понимаете? Сталин приказывает военным: на границе «ничего не менять» и «не провоцировать немцев на выступление». Они же, «отнесясь к этому серьезно», двинули войска первого эшелона прямо к самой границе и начали «подтягивать» туда же тыловые корпуса второго эшелона! После этого военных не стали расстреливать за нарушение приказов вождя, а всего лишь ласково попросили «отойти назад». Правда, судя по мемуарам других военнослужащих Красной Армии, служивших в том самом первом эшелоне приграничных округов, отошли они совсем немножечко – километров на пятьдесят. При этом на границе с Румынией войска так и остались на самом кордоне – в укрепрайонах «линии Молотова», что фактически означало приведение их «в боевую готовность», а также по сути занятие исходных рубежей для атаки. Так о какой же тогда «внезапности» столько лет твердила советская пропаганда?! Бред какой-то…

Но перейдем теперь к тому, что сталинский «освободитель» К.А. Мерецков делал в ночь с 21 на 22 июня 1941 года: «Меня вызвал к себе мой непосредственный начальник, нарком обороны, находившийся последние дни в особо напряженном состоянии. И хотя мне понятна была причина его нервного состояния, хотя я своими глазами видел, что делается на западной границе, слова наркома непривычно резко и тревожно вошли в мое сознание. С.К. Тимошенко сказал тогда:

– Возможно, завтра начнется война! Вам надо быть в качестве представителя Главного командования в Ленинградском военном округе. Его войска вы хорошо знаете и сможете при необходимости помочь руководству округа. Главное – не поддаваться на провокации… В случае нападения сами знаете, что делать» (там же, с. 205). Как тут не вспомнить воспоминания Ортенберга, что и сам вышеупомянутый Тимошенко тоже собирался выдвигаться в Западный Особый военный округ – который он тоже неплохо знал. Что же произошло дальше? Мерецков со свитой выезжает в Ленинград, по радио слышит, что – как и обещал Тимошенко – началась война. Прибыв в «город Ленина», он пытается изображать кипучую деятельность, а «утром второго дня войны» получает приказ срочно вернуться в Москву (к слову, там его арестовали по подозрению в измене, искалечили в ходе допросов «с пристрастием», но потом почему-то отпустили – командовать дальше). А как же помощь руководству округа? А как же помощь его начальника – Тимошенко – округу Западному? Судя по скоро развернувшимся в Белоруссии катастрофическим событиям, она бы там очень даже пригодилась! Но… враг напал, и представители военной верхушки тут же решили, что в Москве они нужнее! На Юго-Западный фронт в первой половине дня 22 июня отправился только начальник Генштаба Г.К. Жуков, который тоже был «хорошо знаком» с КОВО – так как еще полгода назад им командовал. Там он пробыл ровно четыре дня и уже вечером 26 июня прибыл обратно в Москву: видно, успел дать все ценные советы – наступать, наступать и еще раз наступать… В итоге самый могучий военный округ СССР (миль пардон: к началу войны он уже был превращен во фронт. – Прим. авт.) был наголову разбит в приграничных сражениях в течение одной недели.

В заключение этой главы приведу очередное откровение адмирала Кузнецова, во многом объясняющее внезапную тягу к путешествиям, охватившую представителей высшего военного руководства за считаные часы до начала войны: «Мне думается, – делится с читателем прославленный адмирал, – неправильной была просуществовавшая всю войну система выездов на фронты представителей и уполномоченных Ставки. Обычно их посылали на тот или иной фронт перед крупными операциями…» («Накануне», с. 266). К этим словам мне более добавить нечего: действительно, «операция» намечалась «крупная»…

18 ноября 1939 года будущий великий клоун Юрий Никулин был призван в Красную Армию («Почти серьезно», с. 62). Там же оказались и многие его друзья, окончившие в тот год среднюю школу. От упоминает, что соответствующий указ недремлющего Советского правительства вышел еще весной 1939 года – задолго до начала Второй мировой. Заметим, что Никулину в ноябре еще не исполнилось восемнадцати и что подобный призыв семнадцатилетних мог происходить лишь в чрезвычайных обстоятельствах – скажем, в случае уже начавшейся войны. Подчеркнем также, что опасаться Советскому Союзу тогда нужно было разве что Японии. Каких-то три месяца назад был подписан Пакт Молотова – Риббентропа, а Вермахт после разгрома Польши концентрировал войска на Западе. Впрочем, партия и правительство, видно, все же боялись «северного соседа» – могучей военной державы Финляндии, планировавшей вероломно нарушить подписанный с СССР договор о ненападении. Когда в ночь с 18 на 19 ноября (за одиннадцать дней до начала Зимней войны) призывников привезли в Ленинград, им объяснили: «На границе с Финляндией напряженная обстановка, город на военном положении». Войны еще нет, но в Ленинграде «кругом тишина, лишь изредка проезжали машины с тусклыми синими фарами (признак широкомасштабных мероприятий по светомаскировке. – Прим. авт.). Мы еще не знали, что город готовится к войне. И все нам казалось романтичным: затемненный город, мы идем по его прямым красивым улицам…» (там же, с. 65). Что ж, подготовка не пропала даром: очень скоро «собрали нас в помещении столовой, и политрук батареи сообщил, что Финляндия нарушила нашу границу и среди пограничников есть убитые и раненые… Через два часа заполыхало небо, загремела канонада: это началась артподготовка. В сторону границы полетели наши бомбардировщики и истребители» (там же). Заметим: это советская авиация полетела бомбить финские города, а не наоборот. По поводу «нарушения границы» Геббельс в своих дневниках 28 ноября 1939 года написал следующее: «Большевики утверждают, что финны обстреляли их территорию: ха-ха-ха!» («The Goebbels Diaries. 1939—1941», с. 56). Отметим, что в ту тревожную пору министр пропаганды и просвещения Рейха относился к «большевикам» так же, как и его любимый фюрер – с доверием, благодарностью и уважением, а потому и его комментарий носит вполне одобрительный характер.