Арабский мир в эпоху "Тысячи и одной ночи" - Эдвард Лейн

«В эпоху язычества эти обескураживающие вопросы… разрешались (в значительной степени) простым и изящным образом: на ярмарке «Оказ» герои состязались в масках (или под покровом). В ходе декламаций и импровизаций оратору помогал декламатор, стоявший рядом и повторявший слова исполнителя. Так совершаются и публичные молитвы. Там используется мубаллиг (передатчик), который повторяет громким голосом то, что говорит тихим голосом имам. Однако использование маски (или покрывала) могло приниматься или отменяться экспромтом, свидетельством чего являются рассказы о многочисленных ссорах, происходивших на «Оказе».

Именно на этом съезде поэтов (а почти каждый воин был поэтом в рассматриваемую эпоху) диалекты Аравии переплавились в магический язык, язык Хеджаза, которым пользовался Мухаммед, чтобы покорить мир. Ибо триумф Мухаммеда не что иное, как триумф красноречия»[125]. Коран воспринимается арабами как неизменное чудо, превосходящее все остальные, обращенное неподражаемым красноречием к разуму каждого поколения. Едва ли можно привести более убедительное доказательство силы влияния языка на умы арабов, чем их способность воспринимать как достоверный факт предание о том, что гении и простые люди в равной степени восхищались вдохновенным чтением Давидом его псалмов. Они верили также в то, что его чтение таким же образом действовало на зверей и птиц, что иногда выносили с собраний слушателей, перед которыми он выступал, до четырехсот трупов людей, умиравших от избытка восторженности перед его чтением[126]. Можно добавить, что декламация Корана – любимое средство развлечения гостей на современных празднествах в частных домах.

В период, который можно назвать эпохой Средневековья в арабской литературе, начавшийся с триумфа магометанской религии и продолжившийся основанием Багдадского халифата, влияние красноречия на образованные слои арабского общества, вероятно, даже усилилось. Ведь красноречие стало более редким явлением среди арабов. В начале этой эпохи они начали упрощать свой разговорный язык вследствие общения с чужеземцами, которые, как правило, находили трудным старый диалект своих завоевателей, впоследствии превратившийся в литературный язык. То, что в этот период произошла такая перемена, выявляется из нескольких анекдотов, разбросанных по различным арабским трудам. Халиф аль-Валид (правил в конце I столетия Хиджры), сын Абдель Малика, говорил на таком искаженном языке, что его не понимали бедуины. Забавный пример ошибок, вызванных его неправильным использованием упрощенного языка, который теперь вошел в употребление, приводит Абу-ль-Фида. Тот же автор добавляет, что отец и предшественник этого халифа был мужем весьма красноречивым и что он был крайне опечален неправильной речью своего сына, что рассматривал недостатком, не позволяющим сыну стать будущим правителем арабов, которые все еще восхищались чистотой речи, хотя значительная часть из них говорила на искаженном языке. Поэтому отец послал сына на обучение к грамматисту. Но, пробыв у знатока языка долгое время, сын вернулся более невежественным, чем раньше. Однако вульгаризмы иногда срывались с языка и самого Абдель Малика. Тем не менее он был так чувствителен по отношению к красноречию, что, когда образованный человек, с которым халиф вел беседу, деликатно дал понять ему о совершенной ошибке, он повелел набить рот знатоку языка драгоценными камнями. «Эти вещи, – заметил собеседник халифа, – предназначены для хранения как сокровище, а не для траты». За этот изящный намек собеседник был вознагражден далее тридцатью тысячами серебряных монет и несколькими дорогими облачениями[127].

Следует добавить, что этот халиф в начале своего правления являл собой недостойного монарха, однако был перевоспитан в духе надлежащего исполнения своих обязанностей следующим образом. Когда однажды ночью халиф не мог уснуть, он вызвал к себе слугу, чтобы тот развлек его занятной историей. «О, эмир правоверных, – начал слуга, получивший такое повеление, – жили-были олухи в Мосуле и Басре. Мосульский олух посватал для своего сына дочь олуха из Басры. Но олух Басры сказал: «Не отдам свою дочь, пока ты не дашь мне, в качестве ее приданого, сотню заброшенных ферм». – «Сейчас я не могу этого сделать, – ответил мосульский олух, – но если наш суверен (пусть хранит его Аллах, да будет благословенно Его имя!) проживет один год, я дам тебе все, что ты хочешь». Эта простая притча стряхнула с халифа всю его апатию, и с этих пор он стал исполнять свои обязанности должным образом[128].

В период наибольшего расцвета арабской поэзии, а также литературы и науки в целом, который начался с основанием Багдадского халифата и продолжился в эпоху завоевания Египта оттоманскими турками, влияние яркого и занимательного языка на характер арабских монархов особенно примечательно, о чем свидетельствуют нижеследующие истории.

Аль-Асма’и рассказывает, что Харун-ар-Рашид повелел поэту Абу-ль-Атахия во время грандиозного пира описать в стихах радостное настроение своего суверена. Поэт начал таким образом:

– Отлично сказано! – воскликнул ар-Рашид. – Что дальше?

– Хорошо! – похвалил снова халиф поэта. – Что последует затем?

Ар-Рашид расплакался, а Фадль, сын Яхьи, сказал: «Эмир правоверных послал за тобой, чтобы ты развлек его, а ты вверг его в печаль». – «Оставь его, – сказал эмир, – он ведь увидел нашу слепоту и не хотел усугублять ее»[129].

Семейство Бармакидов (одним из блестящих представителей которого был визирь Джафар, знакомый нам по многим эпизодам «Тысячи и одной ночи») заслужило уважение за любовь к литературе и материальное стимулирование образованных людей. Поэтому особенно горько сознавать, что именно литература способствовала низвержению этого семейства. Его враги наняли поэтов, сочинивших искусно компрометирующие Бармакидов песни, для исполнения перед халифом, которому семейство было обязано своим возвышением. Нижеследующие строки являются частью одной из таких песен:

«Да! Клянусь Аллахом! Слабоумный!» – воскликнул халиф, услышав эти стихи. В нем возросла подозрительность. Вскоре он жестоко отомстил своим бывшим фаворитам»[130].