Смерть это все мужчины - Татьяна Москвина

– Ну, дело-то простое, дружочек – кто имеет русских женщин, тот и Россию возьмёт, и никакие твои докладные записки не помогут. За себя не скажу, не пробовала, а китайцев мне хвалили в этом смысле, да и чёрненькие трудятся исправно на ниве…

Не надо было поддерживать этот разговор. За столько лет не могу привыкнуть, что люди, спрашивающие «а как вы думаете?», вовсе не нуждаются в ответе.

– Эх, Саша, – вздохнул Коваленский, вертя в пальцах бокал с коньяком, – насчёт женщин ты права. Тут специальные социальные программы нужны.

– Ты шутишь так, что ли, со мной? Социальные программы! Да ведь природа, которая и вокруг, и внутри нас, она – против нас, не хочет она нашего размножения, а хочет, чтоб мы дружной русской вереницей съебли за синей птицей. Ты, ежели теперь при власти, настоящие документики посмотри – что с детишками происходит, что в семьях, что там с гинекологией и потенцией, глянь в статистику стихийных бедствий и катастроф, а потом советуй губернатору адресные выплаты малоимущим, или какая у вас там ещё лабуда сегодня в ходу. Занимаешься фасадом слов, так не спрашивай меня, что я думаю.

– Природа против нас? Откуда информация?

– Приватная. Секретная.

Коваленский благодушно рассмеялся.

– Понятно, Александра Николавна, вы, значит, секретный агент природы!

– Как большинство женщин.

Появилась Тамара Петровна с двумя незабвенными клеёнчатыми сумками, их в народе кличут «сумками челнока», в красно-синюю клетку. Я их в продаже не видела, и откуда народ взял несколько миллионов этих сумок, остаётся тайной народа.

– Лев Осич, так я пойду? Шестой час.

Коваленский предложил ей коньяку, но Тамара Петровна лишь рукой махнула. Такие разве ж пьют.

– Золото, не женщина, – объяснил «Лев Осич», проводив кариатиду быта. – Учительница бывшая. Я её берегу, на будущее рассчитываю. Понравилась тебе моя Тамара Петровна?

– Какая разница?

– Может, вместе жить будем, так она у нас станет хозяйством заниматься. Не волнуйся, тарелочки не вымоешь.

Я молча допила «Эвиан».

– Всё воду пьёт и всё не любит меня совсем. Ну, Саша, а я тебя удивить хочу. Сейчас машина придёт, и мы с тобой за город поедем. К шефу. Позвал он меня на обед, узнавши, что я женат, – приезжай, говорит, с женой. Обрадовался, что во мне хоть что-то есть человеческое. Поедешь?

Обед у губернатора – это что-то новенькое в моей жизни.

– Поеду. Ты меня только проинструктируй, как держаться, я с начальниками мало общалась, могу проколоться.

– Инструкции немудрёные: молчи, улыбайся, не возражай, никаких отвлечённых разговоров и, бога ради, – забудь о Родине.

Подобно многим русским воеводам, обвыкшимся на своём месте, наш губернатор в устройстве собственной жизни проявлял признаки вменяемости. Разбойничий романтизм давно вышел из моды, и губернаторская резиденция не дразнила распалённых взоров завидущей социалки. Мы двигались на личном джипе Коваленского (умоляю, при шофёре ничего) в сторону Всеволожска, но затем свернули на окольную тропу. Водитель, аккуратно матерясь, сверялся с выданной ему картой-запуткой, и мы миновали немало болот и перелесков, прежде чем тропа обернулась кратким убедительным шоссе, предвещающим цивилизацию для личного пользования. Великую цивилизацию мужских начальников России.

Забор, конечно, был – коричневый и беспросветный, где-то два семьдесят в высоту. Когда у нас проверили документы и распахнули ворота, я увидела ЭТО во всей красе.

Сооружение прилежно воплотило четыре пласта губернаторского сознания. Первоосновой явился тот совхозный домик, где родился будущий герой – у непьющих и работящих родителей. Все архитектурные излишества резиденции были крепко впаяны в идею надёжного параллелепипеда, развёрнутого прямо к дороге, к людям, потому что нам скрывать нечего – на трудовые живём. Второй пласт уводил нас непосредственно к сказкам Пушкина, вернее, к иллюстрациям сих сказок, где твердолобый и насупленный малыш увидел когда-то и терем семи богатырей, и вымоленное у золотой рыбки обиталище зарвавшейся старухи, и дворец царя Салтана. Поэтому в дом вело дивное бревенчатое крыльцо на шести столбах, а на окнах красовались резные наличники и ставни. Следующим соблазном губернаторского ума стали голливудские фильмы-фэнтези, которые он впервые посмотрел на заре перестройки главным инженером завода – они одарили резиденцию четырьмя остроконечными башенками по углам, с круглыми окнами. Довершил наваждение шайтана пореформенный евростандарт с неминуемыми стеклопакетами, и венчала дом крытая галерея, где просматривались зелёные друзья человека. (Я имею в виду растения, а не бутылки с алкоголем.)

Толстый охранник проводил нас в холл, сильно напоминающий гардероб зажиточного дома культуры – направо, за барьером, плечики для одежды, и при них человек, налево телевизор с креслом, и в нём человек, солидно обустроенный, судя по количеству пакетов с чипсами. За стеклянной дверью – она открывалась, почуяв клиента, как в универмагах, отелях и аэропортах, – виднелась беломраморная лестница вверх. По ней к нам спустилась ладная девица в деловом костюме цвета лососины.

– Лев Иосифович? Александра Николаевна?

– Лариса Игоревна? – спросил Коваленский, взглянув на девицын бейджик.

– Очень приятно, – пропела та, забыв, однако, поздороваться. Мы тоже не настаивали. – Дмитрий Степанович просил вас пройти в зимний сад.

Мы одолели три пролёта и оказались у очередной стеклянной двери. Возле неё стояло чучело – медведь на задних лапах, с триколором в когтях. Мне губернаторово логово и сразу понравилось, а от медведя совсем потеплело на дулю. Вдобавок из зимнего сада раздавались звуки баяна. Не веря своим ушам, я расслышала в них упрямые попытки изобразить знаменитую мелодию Астора Пьяццолы.

Вход в галерею был из круглой комнаты, где и вся начинка обладала приятной плавностью, мягкостью. Овальный стол был уже накрыт на четыре персоны, золотистые стулья с изогнутыми ножками были готовы принять четыре задницы, а на стенах приветливо горели матовые шары, установленные в неумолимом ритме по всей окружности. Пока Лариса Игоревна докладывала Константину Петровичу о нашем визите, я насчитала двенадцать шаров.

– Пожалуйста, проходите. Валерий Семёнович вас ждёт.

Джунгли, открывшиеся нашим глазам, со всей очевидностью доказывали: когда Илья Матвеевич впервые приехал в город Ленина, он, несомненно, посетил Ботанический сад. Вряд ли, конечно, по своей инициативе. Наверняка в те баснословные года имелась девушка с культурными запросами… Мы продирались сквозь тропическую растительность, а звуки баяна пробивались к нам.

Наконец мы его увидели.

Александр Фёдорович, плотный краснолицый мужчина инфарктного возраста, в белой рубашке, расстёгнутой на три верхние пуговицы, и синих трикотажных штанах, с блаженным видом терзал солидный немецкий баян, сидя среди пальм и суккулентов в бежевом кожаном кресле. Перед ним на стеклянном столике стоял графин с прозрачной жидкостью и старорежимный гранёный стакан. Остатки чёрных с проседью волос, видимо, тщательно уложенных днём, взмокли от пота. Веки Павла Романовича были опущены. Он преследовал ускользающую мелодию.