Тайная жизнь влюбленных - Саймон Ван Бой

Птицы тянули по улицам сети песен. Утренние тучи растаяли, осталась голубая скорлупа слегка тронутого мелом неба.

Повесив роликовые коньки на самый дальний, кривой гвоздь, Серж решил, что пора закрывать лавочку и двигать на фестиваль. Он неторопливо оделся и расчесал перед пожелтевшим зеркалом белые волосы. Стоя в носках, до блеска отполировал туфли и вымыл руки. Под умывальником лежал длинный серебряный нож для торта, тоже завернутый в белый муслин. Эта фамильная ценность когда-то чувствовала вес двух рук на свадебном торте.

Серж опустил нож в карман и выключил свет. Наружная вывеска будет гореть всю ночь: «Ремонтируем любые подошвы».

Серж запер дверь и вышел на улицу в надежде встретить слепого табачника Питера или Омара — кого-нибудь, кто избавит его от общества призраков. Мимо пробегали выпущенные на свободу дети с корзинами за спиной. Другие шли степенно, рядом с родителями, с кислыми и смущенными лицами. Стайка детей, словно порыв ветра, пронеслась мимо Сержа, задев край рукава.

В этот приятный теплый вечер весь город наполнился пронизывающей свежестью спелых яблок, которая вливалась в дома людей, словно солнечный свет.

Серж снимал скромную полуподвальную квартирку в Гринпойнте у отставного профессора университета. Тот жил этажом выше и имел привычку стучать шваброй в пол, слушая Бетховена. Овдовевший профессор единственный из своей семьи избежал газовых камер нацистов.

Каждый из них нес свое горе, слишком тяжелое для двоих, поэтому они не сходились близко, а лишь кивали друг другу, сталкиваясь лицом к лицу.

На столе рядом с кроватью Сержа стояла маленькая яблонька в горшке, за которой он ухаживал заботливее, чем за умирающим другом. Чтобы обеспечить ее благополучие, он покупал самые дорогие удобрения. Деревце выросло до фута в высоту и с растущей уверенностью в окружающем мире начало расширяться в основании. Серж собирался месяца через три, в зависимости от погоды, прокрасться на заброшенный участок земли, расковырять ломиком потрескавшийся гудрон и посадить яблоньку рядом с остальными, которые сажал с тысяча девятьсот семьдесят четвертого года, когда приехал в Бруклин. За тридцать лет заброшенный пустырь превратился в сад, где проводили единственный в Нью-Йорке Фестиваль яблок.

Приближаясь к саду, Серж слышал многоголосый гомон толпы и думал, сможет ли найти местечко для своего складного кресла. Завернув за угол, он почувствовал, что в глазах стоят слезы. Он не стал терять время на поиски платка, а пошел дальше, потому что знал: никто не заметит.

Накануне отъезда из родной русской деревни Серж курил в саду, глядя, как работяги заколачивают окна толстыми досками. Их жены в комнатах накрывали мебель плотными белыми простынями, словно завязывая ей глаза. Прежде чем мужчины заколотили дверь, Серж вынес чемодан и поставил его на траву. Начинало темнеть. За черными ветвями деревьев виднелась извилистая лента реки. Реки падают, люди тоже.

Серж позаимствовал у тещи несколько одеял и устроил себе постель на траве, рядом с могилой дочери. На рассвете, мокрый от росы, он встал на колени и в последний раз поцеловал могильный камень. За ночь одно из яблок выросло и оказалось прямо на камне. Серж, затаив дыхание, сорвал яблоко, и освобожденная от груза ветка радостно прыгнула вверх. Он положил яблоко в самую глубину чемодана. За шесть суток, которые заняла дорога в Америку, он так и не съел это яблоко, несмотря на голод и жажду.

На пустыре стояло дочкино наследство: больше сотни русских яблонь, доброжелательно помахивающих ветвями. Изогнутые суставы деревьев были усыпаны плодами; из ветвей там и сям торчали детские головы.

Серж разложил свой стул на краю сада и долго слушал стук яблок, падающих в корзины. Некоторые принесли с собой мангалы и пекли яблоки, обернув их алюминиевой фольгой.

Через пару часов Серж отрезал серебряным ножом последний ломтик яблока. Люди начали расходиться по домам. Дети, согнувшиеся под грузом фруктов, разбивались на небольшие группы. Яблоко по размеру и весу напоминает человеческое сердце. Они уносили с собой сердца тех, кто еще не появился на свет, и тех, кто ушел навсегда.

На сад опустилась прохлада, и Серж решил не подвергать испытаниям свои артритные руки. К утру ящик у двери мастерской наверняка будет полон оторванных подошв и истоптанных каблуков.

Не успел он встать, как увидел проталкивающегося через толпу Омара с полными карманами яблок.

— Сапожник! — воскликнул мальчишка. — Я ищу тебя весь вечер!

В конце квартала хлопнул фейерверк, и Омар ухмыльнулся.

— Тебе своих неприятностей мало? — сказал Серж.

— Я купил тебе печеное яблоко, только оно упало, и его съела собака. — Омар поправил яблоки в карманах. — Сюда приезжал мэр Нью-Йорка, ты его видел?

Серж ответил, что нет.

— Кто-то бросил в него яблоком! — смеясь, сообщил Омар.

— Надеюсь, не ты, — проворчал Серж.

— Нет, не я. Мэр сказал, что город купил этот участок и дарит сад детям Нью-Йорка.

Омар потянулся за яблоком, которое выпало из кармана и покатилось под стул.

— Как ты думаешь, Омар, кто посадил эти деревья? — спросил Серж. — Ты никогда не задумывался, кто это начал?

Омар, шаря под стулом в поисках убежавшего яблока, отозвался оттуда:

— Никто не знает. Мэр сказал, что это величайшая тайна.

— А ты когда-нибудь задумывался, зачем он это сделал?

— Наверное, он любит яблоки, — предположил Омар.

Когда мальчик наконец нашел под стулом яблоко, он снял носок и разорвал его на две части.

— Что ты там делаешь? — возмутился Серж.

Пара маленьких рук внезапно заскользила по туфлям Сержа. Руки двигались энергично, с рассчитанной силой. Омар плюнул на носок и потер каблук. Серж хотел встать и стряхнуть шельмеца, но тот перешел уже на вторую ногу. Серж откинулся на спинку стула и закрыл глаза.

В первые секунды после пробуждения Томас с трудом осознавал, что жив. И вдруг, словно ледяной дождь, ударило воспоминание: ночью звонила сестра жены, они коротко поговорили и ни к чему не пришли.

Он вылез из-под одеяла и побрел сквозь рассветную серость, сочившуюся из окон. Бросив недоверчивый взгляд на телефон, поставил чайник. Сел на кровать и начал вспоминать сон. Тщился сложить обрывочные кусочки в целостную картину, но от ночного пира в его честь остались жалкие крохи.

Томас снова посмотрел на телефон. Послушал, как стучит в окно дождь, и решил написать заявление об уходе. Сел за стол. Сдвинул в сторону счета и недописанный доклад, вытащил из подставки принтера хрустящий лист бумаги. Прикончив чашку чая, начал писать. Почувствовал крупинки сахара на зубах и, написав адрес, понял, что дрожит рука.

Он повернулся к телефону, однако заставил себя отвести взгляд.