Соломон Крид. Искупление - Саймон Тойн

Малкэй достал из кармана телефон, чтобы сфотографировать, и увидел сообщение о пропущенном звонке. И вздохнул с облегчением, узнав, от кого звонок. Ну, сперва надо здесь прибраться, а потом уже звонить.

Он сфотографировал руку Луиса, проверил, четким ли вышел снимок. Первые три числа – жирно-черные, сочные. Четвертое – лишь контуры. Их заполняют чернилами после успешной работы. Здесь только один человек стоил такого числа. И это был не Хавьер. И не Малкэй.

Теперь все понятно. Засланный – не Хавьер, а Карлос. Он был не стрелком, а сигнальным маячком в человеческом обличье. Его телефон передавал координаты цели команде убийц. Потому Карлос так и нервничал. Он знал: бригада едет. И предал он, скорее всего, затем, чтобы оплатить какой-нибудь долг, сдав одну группу убийц другой, и сменить одну дерьмовую ситуацию на другую, с дерьмом чуть пожиже. Малкэй про подобные ситуации знал все.

Он сунул телефон в карман, встал и принялся за работу в тусклом мерцании телевизора: вынул из заднего кармана фланель, вытер все места, которых касался, затем сделал еще несколько фотографий, взял инкрустированный золотом и самоцветами телефон у Хавьера, из шкафа достал пакет для грязной одежды и принялся собирать пистолеты. У Луиса и «Тайсона» были FN 5–7, известные как «убийцы полицейских» за способность пробивать бронежилеты. У каждого стрелка в пиджаке по два запасных магазина и почти тысяча долларов наличными. Малкэй отыскал ключи от джипа в кармане Луиса и взял их себе. У Хавьера в голенище сапога оказался нож. Малкэй бросил его в пакет к остальному оружию, закрутил пакет и завязал, отыскал на телефоне сообщение о пропущенном звонке и нажал на «ответить».

Затем встал у двери, осматривая комнату, проверяя, не упустил ли чего. Глянул на экран телевизора, по-прежнему показывавшего горящую пустыню. Репортер докладывал о крушении самолета, вызвавшем пожар. Полоса внизу сообщала, что, возможно, есть выживший. Малкэй непроизвольно шагнул вперед, не веря прочитанному.

Телефон щелкнул. Кто-то снял трубку:

– Привет.

Это не был голос отца.

Соломон посмотрел на человека, лежащего на каталке.

Медики еще хлопотали нам ним, как над обычным пациентом: поднимали черный обугленный ужас его ног, измеряли температуру бесконтактным цифровым термометром, укрывали стерильными простынями, чтобы предотвратить потерю тепла и гипотермию. Говорили все время, сообщали, что все будет в порядке, советовали держаться, описывали, как повезут его на самолете в специальное отделение в Марикопе. Медики были слишком заняты, чтобы обращать внимание на чужака, стоящего среди них. Но обгорелый человек незнакомца заметил. Глядел прямо на него когда-то голубыми, а теперь молочно-мутными глазами.

«Стеклянистая жижа в человеческом глазу – белок, – услужливо сообщила память. – Если ее нагреть, она белеет, как вареное яйцо».

Соломон глядел на изуродованного человека, на обугленное тело, скорчившееся в позе зародыша – результат сокращения мышц, вызванного сильным жаром. Медики срезали остатки одежды, чтобы распухание обгоревшей плоти под ней не превратило лохмотья в жгуты.

Соломон посмотрел человеку в глаза и улыбнулся. Запах был почти невыносимым – сладковатый, пережжено-шашлычный аромат человеческого мяса, настолько напоминающего свинину, что в некоторых каннибальских племенах человека именовали «длинной свиньей». Соломон протянул руку, осторожно коснулся обгорелого обрубка руки. Белая кожа казалась такой яркой рядом с изуродованной кистью, превратившейся в когтистую лапу.

– Эй, вы! – крикнули резко и сердито. – Отойдите! Не троньте пациента!

Соломон крепче сжал руку обожженного, зная, что это не причинит ему боли. Он чувствовал растрескавшуюся кожу, видел кости, выглядывающие сквозь ошметки плоти на кончиках пальцев. При таких повреждениях наверняка погибли все нервные окончания. Бобби уже никогда не ощутит боль в этой руке. Ничего не ощутит. Но Соломон все равно держал руку так, чтобы обожженный, пусть и не чувствуя, мог ее видеть.

– Сэр, вам нужно отойти.

– Вы напрасно теряете время, – сказал Соломон, глядя раненому в лицо.

– Мне судить, напрасно мы теряем время или нет.

– Я говорю не о вашем, а о его времени.

Морган подошел сзади, положил тяжелую ладонь на плечо Соломона:

– Вам следует отпустить его и позволить докторам делать их работу.

– Полагаю, вам известно «правило девяток»? – обратился Соломон к доктору.

– Простите?

– «Правило девяток», которое позволяет быстро определить тяжесть ожога?

– Я знаю, что такое «правило девяток», – ответил доктор.

– Вы применили его к пациенту?

– Мистер Крид, второй раз я просить не буду, – предупредил Морган.

– Погодите, – остановил его доктор, глядя на обожженного.

Того доставили так быстро, что доктор принялся работать на автопилоте, делая основное, простейшее: проверяя, может ли пострадавший дышать, чиста ли глотка; удостоверился, что ноги приподняты и в вену течет физраствор. Больше ничего доктор и не мог поделать: полевой госпиталь не годился для лечения тяжелых ожогов. Доктор делал все, что в его силах, чтобы стабилизировать состояние пострадавшего и потом отправить в больницу.

– Все в порядке. Все нормально, – сказал он Моргану.

Тот посмотрел так, словно ему дали пощечину, но руку убрал и отступил.

– Откуда вы знаете «правило девяток»? – спросил доктор.

– Я не знаю откуда. – Соломон по-прежнему глядел прямо в глаза человеку, чью искалеченную руку сжимал.

На Бобби глядел мужчина с мягкими серыми глазами, с волосами и кожей белыми, как облака. Такой странный. Может, он просто привиделся? Но с ним говорил доктор, мужчина отвечал тихим голосом, звучавшим словно из далекого далека, а потом мужчина улыбнулся и взял за руку и наклонился так, что его лицо закрыло весь мир.

– Ты уже близко, – проговорил он так тихо, успокаивающе. – Ты понимаешь, что я имею в виду?

Бобби пытался кивнуть, но шея сделалась ужасно жесткой, словно задеревенела. Мужчина словно заметил что-то любопытное:

– Ты боишься?

Бобби осторожно обдумал вопрос – будто проверил, острый ли нож. Да, страшно. Но немного. Не так жутко, как бывало в жизни. Например, когда мама сказала, что у нее рак, она умрет и никто ничего с этим не сможет поделать. Гораздо сильнее страха – сожаление. Так жаль, что больше не увидеть Элли, не помочь ей идти по жизни. Глупо звучит, конечно, но так хотелось быть рядом с ней, утешить, обнять, когда она услышит плохую новость.

– Оно было слишком быстрое.

Бледный человек нагнулся еще ниже, повернул голову, стараясь уловить шепот:

– Что слишком быстрое?

– Что-то в огне. Живое. Скажите ей, мне очень жаль. Скажите, что все будет в порядке. Скажите, пожалуйста. Скажите…