Горячие ветры Севера. Книга 3. Закатный ураган - Владислав Русанов

– Конечно, я давно догадываюсь. Понимаешь, сын мой, те особые эманации…

– Прошу простить меня, твое святейшество, но об эманациях поговорим позже?

– Да, конечно, сын мой.

– Я предчувствую трудности с Бейоной. Экхарда я успокою без труда. И рыпнуться не успеет. А вот она… Не мог бы ты…

– К сожалению, сын мой. Обеты, запреты и ограничения, наложенные на меня Священным Синклитом, не дают мне права напрямую вмешиваться в дела Ард’э’Клуэнского королевства. Ты понимаешь меня, сын мой?

– Понимаю, – Брицелл скривился, словно от зубной боли. – Что ж тут непонятного? Придется действовать грубой сталью.

– Вот и чудесно, сын мой. Действуй. И получишь все, о чем только может мечтать изгнанник, лишенный прав нобилитета.

«Угу, – мрачно подумал Брицелл. – А ты загребешь жар чужими руками. А именно, моими. Но предложенная ставка стоит того, чтобы бросить кости».

– Я иду, твое святейшество. Немедленно иду в казармы.

Терциел устало улыбнулся и благословил капитана конных егерей ладонями, сложенными знаком «чаши». Повернулся и зашаркал сандалиями по коридору, ведущему к лестнице.

Ард’э’Клуэн, Фан-Белл, подземелья замка, златолист, день двадцать первый, середина дня.

Говорят – лично мне на своем опыте испытать пока что не доводилось, но бывалые люди рассказывали, – что тюремщики, перед тем как допросить обвиняемого в преступлении, стараются сломить его дух. Напугать видом пыточного инструмента или казни менее удачливых сокамерников, изнурить голодом и жаждой, вывести из душевного равновесия томительной неизвестностью, когда человек начинает ждать прихода сурового дознавателя, словно спасения, ниспосланного Сущим Вовне.

Результат воздействия зависит от многих случайностей и совпадений. Одному человеку день посидеть голодным – мука мученическая, а другому и седмица поста нипочем. Зато он способен сойти с ума от одиночества, давящей темноты и тишины, нарушаемой лишь редким звоном падающих с сырого потолка капель.

Что касается меня, то я еще не разобрался, начинают ли сдавать мои твердость и решимость или нет. Пока не мог. Видно, много невзгод хлебнул на жизненном пути и ко многому сумел приноровиться, сам того не замечая.

Голод? Тьфу, что за безделица? Зимуя в хижине старика-траппера, ставшего первым учителем беглого школяра после строгих наставников-жрецов из Храма, я, случалось, дня по три маковой росинки во рту не держал. Особенно когда сухари закончились, а избушку нашу снегом замело выше крыши. Так что вареная бурда, появляющаяся два раза в день, может показаться парню вроде меня кормежкой от пуза. И воды мне хватало.

Тьма? Низкий потолок над головой? Хе! Поработали бы здешние заправилы – кто там меня упек в подземелье? – в рассечке. Вот где было не выпрямиться, спины не разогнуть. Так еще и работать приходилось. И кайлом забой продвигать, и породу в корзину складывать, с тем чтобы выволочить на поверхность и промыть и кровлю со стенами выработки крепить. А темнота… Не приведи Сущий! Факелы жгли понемножку. Много света – много дыма. А от дыма легко угореть и самому не заметить. И ведь были случаи, когда помирали старатели в забое. Особенно неопытные новички, которые вознамерились вот так вот сразу, за месяц-другой, разбогатеть. Их после находили рядом с прогоревшим до конца факелом. Но ни одного не удалось спасти. А здесь и походить можно, и полежать на топчане. Привыкшему к спокойной домашней жизни тюремное ложе может и твердым сверх меры показаться, но на самом деле оно не жестче, чем моя кровать на Красной Лошади.

Вонь от бадейки в углу? Это хуже. Кстати, ее за четыре дня моего заключения никто и не подумал вынести. А может быть, их вообще здесь не выносят? Да нет. Если бы так было, я бы уже задохнулся давно. Но и к смраду приноровиться можно. Притерпеться.

Гораздо сильнее угнетала меня неизвестность. Кто нас схватил? По чьему приказу? Где сейчас Гелка? Что с ней? Ладно я, дурень старый, – помру, и никто не всплакнет. А ребенку за что подобные испытания?

Четыре дня.

Четыре ночи.

Все время совесть грызла меня, выедая изнутри душу.

На третий день я попробовал на прочность дверь.

Безрезультатно. Видно, таких умников до меня тут сидело видимо-невидимо. Дверь навесили что надо. Дуб. Не отщипнешь лучинку, не прорежешь, не процарапаешь. Петли снаружи. Окошко широкое, но невысокое. Миска с едой проходит, а кулак нет, не говоря уже о голове. Ладонь я сумел высунуть. А что проку? Помахать очередному надзирателю? Так он наверняка и не сидит в коридоре. Очень ему нужно мерзнуть на сквозняке, ломоту в суставах зарабатывать.

Что же делать? Начинать подкоп рыть? Смешно. Без инструмента каменную кладку не возьмешь. Да и был бы инструмент, бесшумно работать ни одному человеку не удастся. Враз набежат охранники, намнут бока и отучат любителя от тяги к свободе.

Поэтому я грыз бороду от бессилия и шагал по камере, как виденный в недавнем сне пещерный медведь по клетке. Три шага – стенка. Несильный тычок кулаком в камень. Не бить изо всей силы ума пока хватало – не совсем стронулся. Три шага – стенка…

Так прошла половина четвертого дня. А может, и не четвертого. Я не обладал способностями Этлена, старого телохранителя феанни Мак Кехты, безошибочно определять время без неба над головой. Отмерял больше по раздаче пищи.

Вдруг в коридоре, куда выходила дверь камеры, послышался шум многих голосов и топот. Я остановился, прислушался.

– Здесь он, здесь, миледи, не извольте сумлеваться…

Похоже, говорит один из надзирателей.

Ответа я не расслышал.

Дверь распахнулась, в проем сразу вдвинулись два воина, вооруженные дубинками. Один толкнул меня в грудь. Шагнув назад, я вынужден был усесться на топчан.

Второй стражник укрепил факел в стенной скобе. От яркого света даже глаза заболели. Пришлось прищуриться, но и сквозь ресницы я сумел разглядеть бело-зеленые накидки. Неужто гвардия Ард’э’Клуэна? Ого, брат Молчун, эк высоко тебя занесло. Не разбиться бы, падая.

Следом за гвардейцами вошла женщина. Высокая, черные волосы заплетены в длинную косу, переброшенную через плечо на грудь. Такую красоту редко приходится наблюдать простому человеку. Словами описать трудно. Вовсе не потому, что жил я последние восемь лет на прииске, где вообще-то женщины встречались реже, чем смарагды в отвале. А потом блуждал по лесу. Нет. Могу с уверенностью сказать, как уроженец Приозерной империи, где в чести красота и поклонение прекрасному. Вот, к примеру, взять Росаву, хозяйку харчевни в местечке Пузырь, том самом, где захватили в плен нас с Гелкой. Тоже была очень хороша собой. А вот с вошедшей в мое узилище женщиной рядом поставить – словно кварц по сравнению с изумрудом.

Черноволосая высокомерно откинула голову, оглядела убогое убранство камеры и узника, то бишь меня. Брезгливо подобрала подол темно-вишневого платья, дорогого, насколько я смог понять, отделанного на манжетах кружевом, а по воротнику – полосками рыжего меха – должно быть, лиса. Негромко, но с нажимом обратилась в распахнутую дверь: