Соблазн - Аля Алая

– Давай, – она проводит ладонью по своим распущенным волосам и отступает от меня на пару шагов, – снимай.

– Окей, – чувствую, как волнение начинает меня заполнять и все внутри подрагивает. Умею же я подписать себя на авантюру. НЮ, чтобы затащить малышку в свою постель. Если не сработает, то я даже не знаю, что еще мне поможет.

– Стесняешься? – Ангелина вдруг насмешливо улыбается, видя мою заторможенность, – если это слишком, то не молчи, скажи. Напишем тебе что-нибудь более привычное, например, в костюме.

– И котелке, угу, – кривлю ее и тяну за край майки, стаскивая ее с себя и сбрасывая на пол.

Так, тут мне стыдиться нечего, форма идеальная. Давай, Ангел, проникайся моей неземной красотой, можешь даже подойти и потрогать.

– Это не НЮ, – опять поддевает стерва, – штаны снимай.

Господи, на что я подписалась?

Демид опускает свои ладони на пояс джинсов и слегка похлопывает пальцами по жесткой ткани. На меня смотри в упор и я держусь всеми силами, чтобы не показать свой собственный мандраж. Он меня в эту игру играть не заставит.

Я же профессионал.

Очнись, Ангелина, ты голую натуру рисовала уже сотни раз, и период глупых хихиканий и влажных фантазий по поводу обнаженных натурщиков был пройден еще в художественной школе.

Сердце в груди начинает отбивать такт все громче. Нихрена Демид никакой не натурщик. И с ним, как с мальчишкой, который за пятьдесят баксов согласился раздеться, обращаться не получится и отмахнуться тоже.

Этот только и ждет, чтобы я дала слабину, чтобы накинуться и получить свое. НЮ портрет он себе хочет, ага… так я повелась.

Пальцы одним небрежным движением освобождают металлическую потертую половицу из петли, тянут за собачку молнии вниз и ладони перемещаются на бедра, чтобы спустить штаны вниз. Нет, я определенно не готова это видеть.

Штаны летят куда-то на диван, слышу как задевают его рабочие бумаги и ноутбук. Раздается тупой удар о ковер. Но никто в ту сторону даже не оборачивается.

Сглатываю и заставляю себя мазнут взглядом по боксерам. Так и есть. У него стоит.

Ну вот никакой неожиданности.

Демид строит виноватые глазки и смотрит вниз, вздыхает, опять на меня.

– Все еще не НЮ, – закатываю глаза к потолку. Господи, помоги не ослепнуть!!!

– Раз ты настаиваешь, – ладонь тянет за резинку боксеров вниз, все больше отрывая дорожку книзу живота и тому, что я не хочу называть, – волнительно немного, знаешь ли, – усмехается сволочь, – сейчас же оценивать будешь?

– Еще и нарисую, долго смотреть буду, не переживай, – язвлю я и перевожу взгляд вниз, где обнаженной плоти становится все больше. Когда трусы совсем едут вниз, все же зажмуриваюсь.

– Уже можно смотреть, – раздается насмешка.

Fucking Son of a Bitch!!!*(чертов сукин сын)

Открываю глаза, смотрю в глаза этому подонку и рассеянно осматриваю фигуру.

– Прости, у меня на тебя, – он беспомощно разводит руки, – стоит.

Fucking Son of a Bitch!

Fucking Son of a Bitch!!

Fucking Son of a Bitch!!!

Fucking Son of a Bitch!!!!!

– Вижу, – резко разворачиваюсь к холсту и беру в руки уголь. Им набросок сделать будет проще всего. Пальцы с углем подрагивают и первым движением я чуть не царапаю холст. Сволочь! Ну за что? Прямо испытание какое-то адово перед свадьбой. Но если устою сейчас, то ни в жизни Алексу не изменю уже.

Нужно думать именно о нем, о женихе. У нас с ним много общего, он меня любит, хочет того же что и я, прислушивается, всегда рядом. И такой домашний и уютный. Не то, что вот этот вот в двух метрах от меня.

Понимаю, что пялюсь в пустой холст уже около минуты, так и застыв на одной точке. С трудом отлепляю глаза от единственной кривенькой линии и перевожу взгляд на Демида.

Он залип где-то в районе моей груди. Смотрит.

И так, видимо, все время и будет.

– Хватит пялиться, – произношу глухо, стискивая в ладони уголь.

– И куда мне тогда смотреть? – Демид смаргивает и перескакивает на мои губы, – прости, но тупо пялиться в стену час не смогу, лучше на что-нибудь красивое и совершенное, что вызывает внутри очень греховные мысли.

Бешусь, но молчу. Потому что как ругаться с голым и обезоруживающе честным мужиком я не знаю.

Главное не смотреть вниз, мне пока не нужно. Начинаю делать беглый набросок, лишь обозначаю контуры красивого и развитого тела на бумаге. Торопливо бегаю глазами от Демида к холсту и обратно, пытаюсь включиться в процесс, чтобы отодвинуть свою личную симпатию на задний план.

Но это сложно, как если поставить перед голодным человеком торт и дать в руки ложку. Он же манит собой, соблазняет не только телом, которое выставлено передо мной напоказ, но и прерывистым дыханием, раздевающими пошлыми взглядами, ароматом парфюма, что доносится до меня.

А его длинный, ровный, подрагивающий член, что слегка покачивается в такт дыхания и стоит словно башня, вообще лишает меня покоя. Я до сих пор помню, как сидела у Демида на коленях и он упирался им в промежность через ткань брюк. Как нетерпеливо дергался подо мной, как хотелось убрать все преграды и прикоснуться к шелковой нежной коже, увидеть, ощутить тяжесть в своей ладони, вкус.

Все тело начинает постепенно гореть, непрошеное возбуждение разносится в каждую клеточку тела, курсирует по венам, скапливается внизу живота. Даже стоять дискомфортно, потому что сладкая истома дает о себе знать желанием слегка выгнуться и сжать бедра. Однозначно, это будет самый сексуально насыщенный мой портрет.

Когда так мощно и противоречиво – результат всегда окупает усилия.

Моя другая такая работа, где я рисовала мужа перед разводом стала одной из лучших. Мы к тому моменту уже выгорели как пара, оставались лишь редкие всполохи чувств и привычка, от которой сложно было отказаться. На портрете было лицо крупным планом, он позировал неделю и мне кажется одним своим взглядом говорил, что с нас хватит. А я рисовала, маниакально предавая его сожаление и боль, но так и не могла отпустить.

После развода портрет ушел за очень приличную сумму и позволил мне на длительное время снять жилье. И я не жалею, что продала. С теми эмоциями, что были вылиты на холст, нужно было вовремя попрощаться.

В какой-то момент процесс работы начинает напоминать собой транс. Роящиеся в голове мысли исчезают, оставляя ощущения, инстинкты и чистое творчество. Есть лишь модель и холст, а ты выступаешь проводником между ними.

У художников не зря есть их музы, в каком бы ты ни был раздрае или упадке, один лишь взгляд на предмет своего обожания и руки начинаю чесаться. Ты готов стоять у холста сутками, рисуя любимые изгибы, вкладывая в картину свои чувства. Так и появляются шедевры.