Сталин против Зиновьева - Сергей Сергеевич Войтиков

в Политбюро […] не было»[283] никогда. Если в связи с необходимостью вести бой с тенью (ленинским посланием съезду) и защищать Политбюро от нападок со стороны Леонида Борисовича Красина, Валериана Валериановича Осинского и других представителей «целевой аудитории» ленинского т. н. «завещания», на XII съезде 1923 г. Зиновьев и Сталин еще вынужденно поддерживали друг друга, то уже к XIII съезду 1924 г. от трогательного единодушия осталась только общая ненависть к Троцкому[284]. Когда к XIII съезду из супертяжеловесов остались Сталин с Зиновьевым, уже стало ясно, что, по выражению последнего, наметились разногласия «среди основного ядра большевиков-ленинцев»[285]. Тем более что Политбюро ЦК РКП(б) перестало быть компактным органом и в нем, как к концу 1917 г. в ЦК (большевиков) РСДРП, помимо вождей появились статисты[286].

От вчерашнего властного тандема (чтобы не сказать подковерного сговора двух членов Политбюро) остались только красивые слова, которые, естественно, произносил более слабый «партнер». За зиновьевской декларацией от 27 мая 1924 г. о том, что он солидарен со Сталиным в вопросе «о работе в нашей партии женщин»[287], «как и во всех остальных»[288], скрывалось осознание серьезной политической ошибки: для начала следовало, объединившись с Лениным, снять Сталина с поста генерального секретаря ЦК, как это и предлагал вождь мировой революции в своем т. н. «завещании». Совсем недавно, в феврале 1924 г., Зиновьев уже выражал недовольство решительно всем, особенно позицией Бухарина как руководителя Центрального органа партии, который никак не мог определиться в своих пристрастиях и временно (не в последний раз) перебежал на сторону генсека. Бухарин (отметим, несколько забегая вперед) вернется к Зиновьеву с Каменевым, но ненадолго. На XIII съезде РКП(б) Г.Е. Евдокимов, по свидетельству делегата-выборжца, «не только в выступлениях, но и в отдельных беседах с делегатами съезда (а мы знаем, что т. Евдокимов очень часто говорил то, что думал т. Зиновьев) ставил главным образом вопрос в отношении Троцкого персонально, заявляя, что если мы оставим Троцкого в том же положении, или, вернее, в правах члена Политбюро и председателя Реввоенсовета [СССР], то он нам отвинтит башку»[289][290].

Л.Д. Троцкий вскользь упомянул в своем «труде» о генсеке, что осенью 1925 г. Сталин прекратил заседания «триумвирата»[291] (в это время «семерки»), «привлекая к себе большинство в Политбюро»[292]. По форме это была ошибка, а по содержанию – чистая правда. В ходе сквозного просмотра личного фонда Г.Е. Зиновьева нами был выявлен уникальный документ, содержащий важные данные об эволюции узких руководящих групп в составе ЦК и ЦКК. Не позднее конца октября 1925 г., в преддверии XIV съезда РКП(б) – ВКП(б) (датируется по упоминанию М.В. Фрунзе) Г.Е. Зиновьев сделал запись о заседании фракционной «семерки», на котором обсуждался вопрос о ее фактическом преобразовании в «пятерку». В записи упомянуты в качестве выступающих Г.К. Орджоникидзе, М.В. Фрунзе и Ф.Э. Дзержинский. Если это не запись собственного выступления Г.Е. Зиновьева, то именно Ф.Э. Дзержинский сделал более чем объективное заявление о если так можно выразиться, арифметической трансформации негласного фракционного руководящего центра:

«Трещинка в трещине […]

ПБ с 7 до 5.

Семерка [сокращена] до пятерки.

Надо доверять друг другу»[293].

В принципе Дзержинский всегда действовал в отношении товарищей по большевистскому руководству по принципу «давайте жить дружно»…

Собственно, к концу года Зиновьев уже не мог решить ни один сколько-нибудь серьезный вопрос без согласования со Сталиным. В качестве иллюстрации – переписка от 4 ноября 1924 г.:

«– Тов. Сталин, очень прошу Вас прочитать корректуру моей статьи, которая должна появиться 7/XI. Если есть места, которые могут вызвать разногласия между нами, я охотно готов все похерить. Захватите, пожалуйста, корректуру завтра с собой на Политбюро. Привет! Г. Зиновьев.

– Тов. Зиновьев! Не имею никаких возражений. И. Сталин»[294].

Подобная переписка – не единичная[295].

Вынужденное продолжение опостылевшего и Сталину, и Зиновьеву «партнерства» было связано с активизацией деятельности Троцкого. 15 сентября 1924 г. Лев Давидович закончил статью «Уроки Октября», с которой началась т. н. «Литературная дискуссия в партии». В данном труде о предыстории Октября Троцкий обрушился с резкой критикой на Зиновьева и Каменева. Последний воспринял статью как личное оскорбление. 18 ноября Лев Борисович прочел доклад «Ленинизм или троцкизм» на собрании Московского комитета РКП(б) с активными работниками Московской парторганизации, 19 ноября – на собрании Коммунистической фракции ВЦСПС, а 21 ноября – на совещании военных работников. В последнем случае Каменев перенес дискуссию в армию[296]. В своем докладе Лев Борисович прямо заявил: «Тов. Троцкий – искусный литератор, и его искусное перо неоднократно служило партии. Здесь же оно служит антипартийным элементам, здесь оно служит не большевизму, а делу разложения и дискредитирования большевизма как идеологии пролетарской революции и как организации боевых элементов пролетариата»[297]. Каменев сделал вывод о том, что Троцкий «…стал тем каналом, по которому мелкобуржуазная стихия проявляет себя внутри партии»[298]. Артиллерийским литературным «огнем» Каменева поддержали Сталин, Зиновьев и другие видные деятели РКП(б). Проанализировав «арабские сказки» Троцкого, «компрометирующие Ленина»[299], Сталин сделал вывод: «Задача партии состоит в том, чтобы похоронить троцкизм как идейное течение»[300]. Зиновьев заявил: большевистская партия должна «…добиться того, чтобы партийная дисциплина была обязательна и для т. Троцкого»[301], и партия этого добьется.

Впоследствии, во времена Объединенной оппозиции (1926–1927), когда Зиновьев и Каменев вступят в тактический блок с Троцким, Лев Давидович задаст Григорию Евсеевичу и Льву Борисовичу прямой вопрос:

– Состоялась ли бы дискуссия против «троцкизма», если бы на свет не появились «Уроки Октября»?

И получит прямой ответ Зиновьева:

– Конечно, состоялась бы.

Григорий Евсеевич пояснил: данная дискуссия была необходима, «тройка» искала «только повода»[302]. Никто из присутствующих при этом зиновьевцев не возражал. Все приняли ответ Зиновьева «как факт общеизвестный»[303]. Весьма характерно, что книге «О марксизме т. Троцкого в теории и политике», написанной 28 января 1925 г. и напечатанной в «Государственной типографии имени т. Зиновьева»[304], члена ЦК РКП(б) Залуцкого справедливо говорилось о необходимости отделения «“троцкизма” как политического направления от Троцкого как личности, от Троцкого как таланта устного печатного слова»[305].

Очевидно, где-то в это время состоялась, как написал Л.Д. Троцкий в своем фундаментальном труде о генсеке, «задушевная беседа Сталина, Дзержинского и Каменева за бутылкой вина на даче. На вопрос, что каждый больше всего любит в жизни, разогретый Сталин ответил с необычной откровенностью: “Наметить жертву, все подготовить, беспощадно отомстить, а потом пойти спать”»[306]. Каменев признался, что «в тройке приходилось быть откровенными друг с другом, хотя личные отношения и тогда уже не раз грозили взрывом»[307]. Если верить Троцкому, Зиновьев говорил ему в 1926 г. о том, что Сталин отдал бы приказ об убийстве Льва Давидовича, когда бы «не боялся в ответ террористических актов со стороны» партийной «молодежи»[308] – тех, кто вступил в РКП(б) в годы Гражданской войны и для кого Троцкий стоял на втором месте после Ленина.

В конце 1924 г. Г.Е. Зиновьев и его ленинградская