Князь Гостомысл - славянский дед Рюрика - Василий Седугин

– Ты спас мою дочь.

И медленно двинулся к дому. Раннви не сказала ему ни слова. Никто больше ни разу не вспомнил это происшествие, но на ужин Гудни подала ему целую чашку баранины.

Устраиваясь на ночь, на шее почувствовал жжение, какое бывает от большой ссадины. Подумал, что, возможно, задел о мачту или брус скользнул по коже. Потрогал осторожно пальцами. Нет, ссадины не чувствовалось, а жжение все усиливалось и усиливалось. Гостомысл встал, взял тряпку, намочил ее водой и обмотал шею. Вроде стало легче, и он уснул.

Утром его недомогание заметила Гудни. Внимательно оглядела красноту, сказала озабоченно:

– Это от морской воды. Соленые брызги попадают на кожу, шея постоянно трется о воротник, образуются волдыри. Если не лечить, возникнут язвы. Поэтому мужчины носят бороды, волосы предохраняют шею от нарывов. А у тебя пока не борода, а пушок.

Она улыбнулась ему впервые за время пребывания Гостомысла в рабстве, принесла в плошке какую-то мазь.

– Вот бери, смазывай почаще. Помогает.

На другой день Веланд заболел. Пришлось Раннви и Гостомыслу отправляться одним. Утро было какое-то невеселое. Сквозь желтую мглу скупо светило солнышко, море было цвета молока. После дикого бешенства природы тишина казалась праздником, хотелось бросить весла и сидеть на лодке, ни о чем не думая и ни о чем не тревожась.

Когда заканчивали ставить сети, внезапно навалился туман. Море исчезло, белесая сплошная мгла разлилась и поглотила все вокруг, казалось, лодка не плывет, а парит в воздухе. Тишина установилась такой, что давила на уши.

Раннви обеспокоенно оглядывалась, что-то прикидывая, иногда взглядывала на Гостомысла. Он чувствовал, что она хочет что-то сказать, но не решается, не может преодолеть преграду между собой и им, рабом. Наконец, поколебавшись, Раннви произнесла:

– Ты не заметил, в какой стороне остался берег?

Гостомысл беспомощно огляделся.

– Нет, как-то не подумал... Постой, постой. Когда бросали сети, мы стояли кормой от берега. Стало быть, плыть надо прямо по носу.

– Нас могло развернуть течением, – с сомнением проговорила она. – Хотя может быть и так, как ты говоришь.

Она, нахохлившись, посидела некоторое время молча, переспросила:

– Так ты говоришь, берег должен быть там?

– Мне так кажется.

– Тогда гребем, может, угадаем.

Они сели за весла и долго молча гребли, пока наконец она не сказала:

– Должен появиться берег, а его нет. Значит, плывем не в ту сторону.

Он полностью положился на нее, надеясь, что Раннви, потомственная рыбачка, знает морские секреты. Но она вдруг бросила весла, проговорила:

– Надо ждать, когда появится солнце. А так мы можем потерять много сил и еще дальше уйти от берега.

Она сидела близко, и он заметил, что у нее короткая верхняя губа, так что рот был всегда полуоткрыт и видны были крепкие белые зубы, а когда она говорила, кончик носа двигался верх-вниз, в такт движению губы. Это было так необычно, что Гостомысл неожиданно рассмеялся.

– Ты чего? – удивленно спросила она, серьезно взглянув на него. – В нашем положении ничего смешного нет.

– Да нет, просто пришла на ум одна веселая вещь.

– Поделись.

– Потом.

Снова длительное молчание.

Гостомысл вдруг вспомнил, какая хорошая слышимость на море, предложил:

– Давай помолчим подольше, может, откуда-нибудь звук какой раздастся.

Они затаились. Кругом стояла тишина, будто все умерло. Наконец Раннви сказала:

– Туман глушит звуки. Мы как будто в глубоком подвале сидим.

– А подолгу стоят туманы на море?

– Когда как. Иногда через несколько часов ветром растаскивает, а порой и день, и два, и три...

– Ничего, – бодро сказал Гостомысл. – Пока туман, значит, шторма ожидать нечего. А это самое страшное для нашей посудины.

– Так-то так, но у нас нет еды. Мы даже не завтракали. И воды тоже не взяли.

– Будем надеяться на лучшее. К тому же в лодке утренний улов сельди, с голода не умрем.

– Соли нет, а без соли...

Она скривила личико так комично, что Гостомысл рассмеялся вновь. Сказал:

– Голод прижмет, без соли съедим.

Общая беда сблизила их. Она о чем-то напряженно думала, потом решительно подняла голову, сказала намеренно медленно и раздельно:

– Я не поблагодарила тебя за спасение...

– Да ладно. Не стоит.

Раннви взглянула ему в глаза и удивилась, какими они были неправдоподобно синими. Раньше она не обращала внимания, но теперь буквально утонула в их сиянии. Ее поразили яркие краски его глаз: белизна белков, лазурь радужной оболочки, напоминавшей небо поздней осени. Ресницы у основания были темные, а их загибающиеся кончики выцвели на солнце.

Все это она увидела в одно мгновение, смешалась от охватившего ее чувства нежности к нему, но тотчас пересилила себя, напустила на лицо озабоченное выражение, спросила:

– А что, дома ты тоже жил у моря?

– Нет. До моря от нас плыть и плыть.

– Как же вы существуете без моря?

– Пашни у нас и леса необозримые, они и кормят. Ты даже представить не можешь, до самого края неба бесконечные леса с редкими селениями, лугами и полями. Вот так едешь день, два, три, а они никак не кончаются.

– Как, и гор нет?

– И гор нет. Повсюду одна равнина.

– Чудеса-а-а, – выдохнула Раннви.

– Это вы здесь на маленьком пятачке земли обитаете. Как только вам вашего урожая хватает?

– Море помогает. Но все равно приходится туго. Недаром молодежь уходит за море добывать пропитание.

– Грабят они, – резко сказал Гостомысл. – Разоряют города и селения, убивают ни в чем не повинных людей, сжигают их дома. Настоящие разбойники!

– Это верно, – вдруг охотно согласилась с ним она. – Мало того, возвращаются домой и еще хвалятся своими подвигами.

– Какие подвиги? Разбой, настоящий разбой!

Раннви ничего не ответила, отвернувшись, смотрела куда-то вдаль, думала о чем-то своем. Наконец, будто очнувшись, спросила, видно, просто для того, чтобы о чем-нибудь говорить:

– Где ты живешь? Поселок большой?

– Я не в поселке живу, а в городе. Он в десятки раз больше вашего селения.

– Тесно у вас, наверно. Не повернешься. Кругом дома, всюду народ.

– Да нет. Нормально вроде.

Некоторое время молчали. Она опустила руку в воду, рассеянно смотрела в светло-зеленую глубь. Спросила: