Чай со слониками - Вячеслав Харченко

Буквально в тот же день она ко мне постучалась. Я узнал бабу Нину на мониторе: напористая и озорная, живая и непосредственная, ничуть не постаревшая, наоборот, посвежевшая, сияющая. Я ожидал увидеть ее в каком-нибудь национальном наряде, как минимум в кипе, но на ней висел слегка поношенный спортивный костюм фабрики «Большевичка».

Бабка начала с места в карьер:

– Израиль – говно, хасидов – в армию! Ходят в шляпах меховых, как бабы. Вот на родине мужики нормальные, а эти не пьют, молитвы поют, не работают.

Осторожно перебиваю:

– Тебе квартиру-то дали?

– Две, – отвечает, – подженились, подразвелись тут, две теперь, одну сдаю. – И продолжает: – Нетаньяху – урод, датишникам – пейсы обрезать, арабы – молодцы.

Опять, вкрадчиво:

– А пенсию тебе платят?

– Три тысячи шекелей, на наши – семьсот баксов.

– А лечат хоть?

– Да бесплатно все, даже санаторий на Мертвом море.

– Иврит-то хоть учишь?

– Зачем, здесь каждый третий говорит по-русски, магазинов русских полно, парикмахерские русские, соцработники на русском говорят, здесь одни русские.

Замолчала, задумалась.

– Утром на рынок за фруктами, в обед поспать, вечером гулять – все цветет. Придешь с прогулки, первый канал включишь, здесь наши каналы показывают. Включишь и смотришь Малахова. Хорошо! Все-таки Путин молодец, какой Путин молодец, каждое интервью смотрю, не пропускаю – на все без подготовки отвечает, не по бумажке говорит. Нетаньяху говно.

Мы еще два часа болтали, вспоминали дом, пели Окуджаву, говорили о маме. Я бабе Нине обещал передать семгу и докторскую колбасу, она мне хумус. Кипу мне показала со звездой Давида. Хорошо поговорили. Душевно. Она аж прослезилась. Может и выберемся к ней как-нибудь с женой.

– Слушай, а можно определить, я девочка еще или уже нет? – спросила Лика и виновато посмотрела на меня, словно я собачник и собираюсь засунуть ее в клетку и увезти на живодерню.

Я аж подпрыгнула на кухонном уголке, и сигарета чуть не выпала у меня изо рта. Когда Ликины родители уходили, то она разрешала мне курить на кухне, открыв окно. Вообще Лика – это самая зачуханная девица на нашем курсе, как бы сказала моя мама – «синий чулок». Ей семнадцать лет, а она ходит с косичками в шерстяной перхотной раздутой кофте, в чулках советских, бабушкиных, в юбке брезентовой до икр, в дедушкиных роговых очках, в стоптанных, почти деревянных сандалиях. Кто мог позариться на такое добро?

Правда она всегда лучше всех училась, школу окончила с медалью, потом французский лицей на «отлично», теперь со мной в институте лингвистики, первый гуманитарий. Вечно при родителях, взаперти. Всегда мечтала уехать в Париж, но никому об этом не говорила, только мне. Я вообще не знаю, зачем с ней вожусь.

– Что случилось, Лик? – выдуваю дым в окно, Лику от табака подташнивает.

– Понимаешь, он меня по-французски спросил, как пройти к Лиговке, а я же впервые услышала французский от иностранца, так обрадовалась, так перепугалась, потом заговорила, а он завел в подъезд и принаклонил, а потом ушел.

– Он хоть телефон оставил??

– Вот, – на темной визитной карточке золотом было написано «Мубумба аль Сахили».

– Негр, что ли?

– Араб, кажется.

– Ну ты даешь.

Отправила к гинекологу и забыла. Это у Лики я лучшая подруга, а меня этих лик видимо-невидимо. Потом услышала краем уха, что она вышла замуж и уехала за границу.

А через двадцать лет отдыхала я в Марокко, купалась, а тут катили в автобусе с группой и попросили завезти в обычный квартал, вышли на улицу: пылища, грязища, детишки голые с собаками бегают, апельсины с деревьев попадали и в канаве валяются. Я отошла в сторонку покурить, а тут вижу на меня мешок в парандже накидывается и давай обнимать и целовать, я в страхе отбиваюсь, а мешок с французским акцентом:

– Я Лика, Лика Смородская, помнишь, Викочка? – Лика с трудом подбирала русские слова.

– Господи, Смородская, лицо-то покажи.

– Не могу. Как ты Викочка?

– Нормально, при МИДе. Объездила весь мир. Европа, Штаты, Латинская Америка. Вот и к вам занесло. Ты как?

– Нормально, старшая жена, хозяйство, козы, ислам приняла, за стол, правда, с мужчинами не сядешь, младшие жены называют Наташкой за глаза, вечером приляжешь у океана и ревешь. А семья у тебя есть, Вика?

– Третий брак, от первого девочка, сейчас во французском интернате учится, за ней папашка присматривает.

– А у меня, представляешь, Вика, восемнадцать детей.

– Сколько?

– Восемнадцать. Здесь каждый год беременеют. Так принято.

Тут автобус загудел, русские туристы потянулись на свои места, смешно толкаясь и переругиваясь. Я обняла Смородскую и сквозь толстую ткань (мне показалось) увидела ее глаза, голубые и гордые, немного мокрые. Я залезла в автобус и помахала ей из окна, рядом сидящий господин в клетчатом пиджаке и белой панамке спросил меня:

– Кто это?

– Настоящая русская женщина.

Мы сидели в ресторане плавучем за столиком. Я был один, даже не знаю, что меня сюда занесло, просто шел вечером по набережной, гляжу, кораблик отходит, места есть, вот и впрыгнул, оказалось дорого, но выскакивать было уже поздно. Как ногу оторвал, так и отошел кораблик и заскользил вдоль гранитных набережных Москвы-реки, возле Киевского вокзала, Новодевичьего монастыря, мимо ЦДХ, мимо огромной синей растяжки «Самсунг» у Кремля.

Я пошел к корме и сел рядом с женщиной – высокой, стройной, как шест стриптизерши, ни жиринки, брови вверх, удивленные какие-то, лицо овальное, не славянское, не круглое, европейское скорее, платье до пола. То есть понимаешь, что ноги-то красивые, стройные, но ничего не видно и от этого еще больше засматриваешься. Платье у нее в блестках серебряных. Под лучами крутящейся дискотеки оно сверкало и переливалось – от синего к розовому и обратно.

Мужик же рядом сидел такой стандартный, холеный, джинсы «Габбана», мягкие кожаные туфли, пиджак клетчатый ворсистый. То есть такой, с кошельком. Постарше. Да и еда у них была обильная: фуа-гра, салаты, десерт, «Асти».

Я всю дорогу просто смотрел на проплывающий пейзаж, на трамплин, на деревца, а они о чем-то оживленно разговаривали, брали друг у друга фотоаппарат «Марк III» и фотографировали себя и проплывающие красоты.

Столик у нас был на проходе, и вот смотрю, просачивается какая-то очень, очень фигуристая девица в юбке короткой.

Я, конечно, на нее уставился, и сосед тоже про фотоаппарат забыл и глядит на нее, на ноги конечно. Обычно смотрит. А его женщина чай с лимоном пила, и вот она видит это и весь чай (горячий!) выплеснула ему в лицо одним резким и красивым движением. Глаза сверкают. Это движение от плеча я надолго запомню.