Приемное отделение - Андрей Шляхов

— Ну ладно, — Алексей Иванович уселся за стол. — Жил да был в городе Мышкине купец Гречишкин. Торговал он мануфактурой, то есть тканями. И была у него дочь Машенька, Мария Федоровна…

— Доктор! — В смотровую влетел незнакомый Алексею Ивановичу охранник, раскрасневшийся и с вытаращенными глазами. — Скорей! Там, на улице, мужик упал и помирает!

— Где?! — Боткин вскочил с места и схватил чемодан со всем необходимым для реанимации, стоявший в углу слева от его стола.

Реанимационной укладке положено всегда быть под рукой, иначе какой в ней смысл?

— Да прямо напротив ворот, на той стороне! Шел и вдруг упал…

Шел и вдруг упал — это серьезно, даже очень. Это не «три дня в боку колет, мочи нет терпеть» и не «голова раскалывается, умираю». Просто так, для своего удовольствия, на улицах падать не принято. Разве что спьяну.

— Попросите Ольгу Борисовну сесть на прием! — уже на бегу крикнул Алексей Иванович Корочковой.

Экстренный случай экстренным случаем, а работа — работой.

Бегал Алексей Иванович интересно — большими скачками, словно прыгал с ноги на ногу. Умирающего искать не пришлось — он действительно лежал напротив ворот, ну, может, не точно напротив, а немного левее. И, конечно же, вокруг собралась небольшая толпа — две немолодые тетки простецкого вида, поддатый краснолицый мужичок неопределенного возраста, девочка, по виду школьница, не старше восьмого класса, и молодой парень в черной косухе и кожаных штанах, патлатый и небритый. Каждый был занят своим делом. Тетки вертели головами по сторонам и хлопали себя пухлыми руками по еще более пухлым бокам, то поочередно, то хором вопрошая:

— Ну где же «Скорая»?! Где?!

— Едет! — успокаивал их поддатый мужичок и вздыхал.

Школьница стояла, остолбенев от ужаса, и хлопала глазами.

Патлатый снимал происходящее на мобильный телефон.

На асфальте немного картинно лежал навзничь, не двигаясь, мужчина лет пятидесяти в джинсовом костюме. Рядом с его головой валялась бело-голубая бейсболка.

Нельзя поручиться, да и вообразить такое тоже трудно, но, увидев эту картину, Алексей Иванович на бегу сказал нехорошее слово, которым обычно называют глупых и недалеких людей. Особенно ему не понравился телефон в руке патлатого. Снимать на улице, конечно, никто никому не запрещает, но как-то неуместно было запечатлевать происходящее.

При виде бегущего человека, которого развевающиеся полы халата (на бегу отлетели две нижние пуговицы) делали похожим на огромного белого журавля, толпа расступилась так поспешно, что поддатый мужичок покачнулся и упал на одну из теток, но тут же был с негодованием отброшен прочь и затормозил спиной о столб. Только школьница осталась стоять на своем месте, но она находилась дальше остальных и поэтому не мешала реанимировать.

Следом за Алексеем Ивановичем, громко топая берцами (у окружающих могло создаться впечатление, что их подошвы сделаны из дерева), прибежал охранник.

Алексей Иванович совершенно преобразился. Видел бы его кто из знакомых, так мог бы и не узнать. Улыбка куда-то исчезла, взгляд из приветливого стал строгим, губы сжались в прямую линию, на скулах, откуда ни возьмись, появились желваки. И движения стали другими — резкими и неуловимо быстрыми.

Раз — Алексей Иванович опустился на колени около упавшего и раскрыл чемодан.

Два — попытался нащупать рукой пульс на шее умирающего.

Три — рывком разорвал на его груди рубашку и послушал ухом, дышит ли.

Затем Алексей Иванович со всей силы ударил умирающего кулаком по грудине и начал ритмично нажимать на нее. Поглядел на присевшего рядом охранника и сказал: «Делай так!» Охранник кивнул и, сменив Алексея Ивановича, продолжил ритмичные нажатия.

Алексей Иванович достал из чемодана ларингоскоп[5]и дыхательную трубку и мгновенно заинтубировал (т. е. произвел интубацию — установил в трахею дыхательную трубку) реанимируемого. Склонился, надул ртом фиксирующую манжету, чтобы трубка не вылетела обратно, подсоединил к ней дыхательный мешок и начал ритмично сжимать его. Обвел глазами зрителей и сказал поддатому:

— Давай, поработай руками!

Поддатый принял мешок.

— Не спеши, равномерно, — предупредил Алексей Иванович, доставая из чемодана двадцатикубовый шприц.

«Видеооператора» в косухе, продолжавшего видеосъемку, Алексей Иванович услал в больницу за каталкой, да еще и прикрикнул, в совершенно нехарактерной для себя манере:

— Бегом!

«Видеооператор» побежал, но успел добежать только до ворот, потому что каталку уже везли…

Реанимационное отделение было выбрано не по «профилю», с «профилем» этим самым еще разбираться предстояло, а по расположению — отвезли в ближайшее, в кардиологическую реанимацию. Пациент был передан уже «заведенным», то есть сердце билось и дышал он самостоятельно, хоть и не очень уверенно. Боткин рассмеялся, когда узнал фамилию своего «крестника». Бессмертных — вот это да. То ли насмешка провидения, то ли знаковая фамилия, все же не дали ему помереть.

В одном кармане с паспортом нашли заламинированную карточку-пропуск. Гражданин Бессмертных работал кладовщиком в некоем ЗАО «Броте». Если верить штампу о прописке, то проживал он рядом с больницей на улице Печкина, в ста метрах от места своего падения. Все ясно — прихватило по дороге домой с работы. А может, просто по делам выходил куда-то.

В приемное отделение вернулся прежний Алексей Иванович Боткин, трогательный в своей застенчивой улыбчивости. Прошел в смотровую, вымыл руки, достал из кармана обломок расчески, снял колпак, причесал волосы, надел колпак, прошелся расческой по бороде и как ни в чем не бывало поинтересовался у наблюдавшей за ним Корочковой:

— Много было поступлений, Оксана Игоревна?

— Ни одного.

— Вот и хорошо, — обрадовался Боткин, — а то Ольга Борисовна могла бы рассердиться.

— На кого?!

— На меня. Сорвался, убежал куда-то…

— Ну, вы же не пиво пить побежали, Алексей Иванович! — с оттенком гордости, словно это она бегала реанимировать, возразила Корочкова. — Ольга Борисовна все понимает правильно…

«…когда у нее хорошее настроение», — мысленно докончила она.

В больнице градусник разбить нельзя так, чтобы об этом сразу все не узнали. Гражданин Бессмертных в себя прийти не успел, а новость уже облетела больницу.

— Лучше бы он какого-нибудь известного артиста спас! — сказала Нонна Антоновна, узнав о случившемся от секретаря главного врача Янины Яковлевны, эффектной сероглазой блондинки бальзаковского возраста, которую в глаза вся больница звала по имени-отчеству, а за глаза — Яей.