Свобода... для чего? - Жорж Бернанос

Можно еще сказать, что каждая цивилизация — это обиталище некоторого числа поколений, которые приспосабливали ее к своим нуждам, в соответствии со своими представлениями о человеческом уделе и о счастье. Каждая цивилизация подобна улью. Однако пчелы созданы для того, чтобы жить, работать и умирать, если не в одном и том же улье, то, по крайней мере, в подобных ульях, — доказательство заключается в том, что ни одна пчела никогда не думала что-либо изменить в общей структуре улья. И напротив: цивилизация существует для человека, а не человек для цивилизации, — и доказательство в том, что человек способен любить или не любить это творение своего разума и своих рук, он может даже презирать и ненавидеть его. Он вполне может оценить преимущества, которые извлекает из цивилизации, и урон, который она ему наносит. Он вполне может придумать извращенную, чудовищную цивилизацию, которая перестанет его защищать, которой он постепенно принесен будет в жертву.

Должно быть, даже в этом случае такая цивилизация не исчезнет в мгновение ока, как дурной сон. На это уйдет немало времени и труда, потребуются многочисленные жертвы. Но гений человека, построивший такую цивилизацию, сумеет ее исправить, реформировать, сделать вновь человечной. По крайней мере, если достаточно рано осознает совершенную им ошибку. Ведь можно представить себе и другое — затянувшийся эксперимент, в который вовлечены слишком мощные средства: он становится необратимым и стремится к конечной катастрофе, подобно кораблю, который неотвратимо опрокидывается набок вместе с испуганным экипажем.

У людей благовоспитанных эти гипотезы вызывают улыбку. Это скорее привычная улыбка, не выражающая каких-либо убеждений. Улыбка никогда не служила аргументом, к примеру, череп тоже улыбается. В Америке я видел черепа, которым невесть сколько тысячелетий, они такие хрупкие, что хранят их в искусно подвешенной витрине, дабы уберечь от малейшей вибрации, иначе они рассыплются в прах. Так вот, они все равно улыбаются, их оптимизм несокрушим. Сегодня даже самый стойкий оптимист знает, что цивилизация может стать опасной для человечества. Всего при одном условии: если она складывается и развивается на основе неполного или ложного определения человека. Современная цивилизация основана на материалистическом определении человека, согласно ему человек представляется усовершенствованным животным. Но пока я не хочу останавливаться на этом подробно.

Дураки всегда считали, что неверующий, который принимает себя и себе подобных за обезьян, — это веселый малый цветущего вида, любитель поесть и выпить, охотник до женщин, но, впрочем, как говорит Рабле, при всех его недостатках превосходнейший из людей. Что толку спорить с дураками на эту тему? Они ответят мне, что разлившийся ныне по жилам человечества яд жестокости, тот страшный сепсис, очаги которого внезапно вспыхивают там и сям, в Германии, в России, принимают форму гигантских гнойных абсцессов в Бухенвальде, Дахау и так далее, не имеют отношения к обличаемой мной утрате духовности. Пусть себе в это верят и готовятся подохнуть! Их можно убедить в неприятных последствиях своего рода атрофии внутренней жизни, которую я называю варварским труднопроизносимым словом «деспиритуализация», только если человек, переставший посещать воскресную мессу, тут же превратится в дикого зверя и палача. Но, увы, многие из тех, кто не пропускает мессу по воскресеньям, столь же бездуховны, хотя это не так заметно. Они принимают пищу, которую уже не в состоянии усваивать, подобно диабетику, который ест с аппетитом, в то время как поглощает он лишь собственную субстанцию.

Например, палачи пресловутого Крестового похода в Испании (я наблюдал их действия на Майорке) страдали от той же болезни, что их противники. За фанатизмом стояла неспособность простодушно и искренне верить во что бы то ни было. Вместо того чтобы просить у Бога веры, которой им недостает, люди этого типа предпочитают вымещать свой страх на неверующих, а ведь они пришли бы к спасению, смиренно приняв этот страх. Они мечтают вновь разжечь костры, но не столько из стремления бросить в эти костры нечестивых, сколько в надежде подогреть около них собственную теплохладность — ту, что Господь извергнет из уст Своих[14]. Нет, вовсе не экзальтация побуждала клерикалов оправдывать и прославлять кровавый фарс франкизма: трусость и раболепие — вот что ими двигало. Все эти епископы, священники, миллионы дураков, вовлеченные в отвратительную авантюру, могли из нее выпутаться: стоило просто во всеуслышание сказать правду. Но правда была для них страшнее, чем преступление.

Я не извиняюсь за это кажущееся отступление от темы, посвященное испанским делам, память о которых почти стерли ужасы последних лет. Напротив, я рад, что представился случай о них вспомнить. Я — католический писатель. «Католический» значит «вселенский». Суждение о современной цивилизации, которое я пытаюсь сформулировать, внушено отнюдь не желанием свалить ответственность за ужасающие бедствия мира на тех, кто не разделяет мою веру, как будто мы смеем называться, по примеру древних евреев, избранным народом, отмеченным каким-то физическим знаком, аналогичным обрезанию. Мы вовсе не считаем себя защищенными от болезней, которые обличаем, но считаем своим долгом их обличать. А поскольку мы получили больше, чем другие, поскольку наше призвание — призвание христиан — уберечь мир от этой беды, то, раз уж мы упустили слишком много времени и остановить ее распространение теперь невозможно, мы сочтем справедливым оплатить долги тех, кто беднее нас, и погибнуть первыми.

Большинство из вас охотно согласилось бы со мной в том, что кажется им сутью этого спора, а для меня имеет лишь второстепенное значение. Соглашаясь, что эта цивилизация не оправдывает надежд, что она опасна, они не могут примириться с тем, что она не подлежит реформированию, их успокаивает мысль, что в конце концов человек обустроит ее изнутри. Они полагают, что человеческий эксперимент можно без конца начинать заново. Ошибка в том, что они никогда не задумываются: а не может ли нынешний эксперимент продолжаться наперекор человеку, благодаря грандиозным средствам, которыми этот эксперимент располагает? Если бы человечество внезапно не направило все свои усилия, все ресурсы своего гения на производство машин, преследуя единственную цель: сделать жизнь приятнее и легче — и рискуя принести в жертву технике высочайшие ценности (ибо цивилизация техников, которая должна логически привести не только к главенству техники, но и к диктатуре техников, беспримерна), тогда зло было бы не так велико. Всегда забывают — хотят забыть, что захват человеческой цивилизации машинами стал явлением неожиданным. Машины были навязаны спекуляцией. Спекуляция вдруг оказалась хозяйкой этого потрясающего инструмента, едва ли понимая его силу. Спекулянт имеет свои представления о человеке. Для него человек — это клиент, которого необходимо удовлетворить, это руки, которые надо занять, это чрево, которое надо наполнить, это мозг, в котором надо запечатлеть определенные образы, способствующие продаже товара. Спекуляция располагала машинами и благодаря им обладала силой. Так в баснословно короткие сроки, благодаря чуду техники и всевозможных технологий, позволяющих не только контролировать, но и формировать общественное мнение всего мира, она создает цивилизацию по образу человека, невероятно уменьшенного, усеченного, сотворенного не по подобию Божию, а по представлению спекулянта, — человека, сведенного к двум равно ничтожным состояниям: потребителя и налогоплательщика.