Госпожа отеля «Ритц» - Мелани Бенджамин

Как-то вечером Шанель встретила Бланш и Клода, когда они поднимались по парадной лестнице в крыле, выходившем на Вандомскую площадь; личные апартаменты Шанель были в этой части отеля. Поскольку ее модный дом располагался всего в нескольких кварталах отсюда, на улице Камбон, Шанель было удобно жить в «Ритце», а отелю это обеспечивало хороший стабильный доход.

Но эта женщина нравилась немногим в «Ритце». Она часто отправляла еду обратно на кухню, утверждая, что блюда не соответствуют ее высоким стандартам (кажется, Шанель вообще ничего не ела, только пила). Она настояла на том, чтобы ее апартаменты отделали заново: замысловатые узоры на обоях, гобелены и позолота, которые якобы делали «Ритц» самым роскошным отелем в мире, не для нее. Шанель оформила свои комнаты в современном стиле, который, по мнению Клода, был просто отвратителен. Так много стекла, так много прямых линий. Очень неуютно, если не сказать больше.

Похоже, она испытывала симпатию к Бланш. Выглядело так, будто Шанель выбрала единственного человека, которого все любили в «Ритце», и поставила на нем метку. Метку, назначение которой известно ей одной.

– Бланш, ты не представляешь, что я только что узнала! – В тот вечер Шанель улыбнулась, и Клод сразу насторожился; она была из тех женщин, которые улыбаются только тогда, когда собираются кого-то уничтожить.

– Что? – Бланш была наивнее мужа и не почувствовала угрозы; она остановилась на лестнице и сложила руки на груди, ожидая, что ей расскажут смешную историю. Бланш сопротивлялась попыткам Клода убрать ее с пути Шанель, так что ему оставалось только слушать.

– На днях моя швея спросила, не еврейка ли ты. – Шанель еще раз холодно улыбнулась. – Странная мысль, правда? – Бланш кивнула. – Я сказала ей, что спрошу. Но ты ведь не еврейка, правда, Бланш? Конечно, я могу попросить тебя показать паспорт. Но это просто абсурд! – Шанель рассмеялась, и ее глаза сверкнули, как оникс.

– Какая хорошая идея! – Голос Бланш звучал весело. – Тогда и тебе придется показать мне свой паспорт. Ну же, Коко, давай сделаем это! Узнаем настоящий возраст друг друга!

Шанель перестала смеяться; она выпрямилась и посмотрела на кончик своего острого носа.

– Не думаю, что в этом есть необходимость, – фыркнула она, торжественно поднимаясь по лестнице. Бланш хохотала до слез.

Но Клоду не было смешно. Он знал, что Шанель опасна и любит распространять ложные слухи; у нее была привычка разделять взгляды и идеалы того, с кем она спала в данный момент.

Сейчас Шанель спала с фон Динклаге.

Клоду оставалось только прикусить язык, не терять бдительности и предупредить Бланш – а заодно и весь персонал – чтобы они были очень осторожны с новыми немецкими гостями. А еще молиться, чтобы нацисты оставались в «Ритце» просто гостями…

Осень 1941 года

Когда оккупанты становятся гостями? Когда враг становится другом?

С течением времени Бланш все чаще задает себе эти вопросы.

В парижском отеле «Ритц», который она так хорошо знает, гости порой напоминают семью больше, чем настоящие братья и сестры, супруги, родители. Хотя даже такие завсегдатаи, как Хемингуэй, Виндзоры, Фицджеральды и Портеры, рано или поздно уезжают… Но сейчас все иначе: поскольку нацисты сделали «Ритц» своей штаб-квартирой, Бланш вынуждена познакомиться с ними; к ее удивлению, некоторые из них не так уж плохи. Даже серо-зеленая униформа, которая внушает ей страх и отвращение на улице, кажется почти безвредной в розовом, льстивом свете «Ритца».

В номере 219 живет молодой офицер, еще совсем мальчик; форма ему совсем не подходит: воротник слишком широк для тощего горла с выступающим кадыком. Он как-то признался Бланш, что тоскует по дому. Это случилось, когда Бланш встретила его на улице Камбон, прислонившегося к стене с блокнотом и карандашом в руках и делающего наброски уличной сценки. «Я отправлю рисунок домой, – сказал он, показывая свою дилетантскую работу; конечно, он не Пикассо, но все равно гордится своей картиной. – Матери, которая очень беспокоится обо мне».

Он рассказывает Бланш о своей девушке, которая осталась в Германии; она еще учится в школе, и он боится, что она влюбится в какого-нибудь студента, пока его нет рядом. Бланш кажется, что он хороший, добрый парень… Теперь она специально останавливается, чтобы поговорить с ним. Спрашивает, получил ли он письма из дома; есть ли новости от его матери и девушки (ее зовут Катрина). Ведь, в конце концов, это не он решил захватить Францию! Решение принял Гитлер. А этот мальчик, Фридрих, просто выполняет приказ.

Еще есть водитель генерала фон Штюльпнагеля; бедняга сидит в машине перед отелем целыми днями, независимо от погоды. Он заходит внутрь только для того, чтобы воспользоваться туалетом, и ведет себя вежливо, даже почтительно; стесняется смотреть кому-либо в глаза. Бланш приносит ему чашку горячего чая в холодную погоду, когда он дрожит на сиденье машины в полном одиночестве. Выходит поболтать с ним, когда светит солнце. «Это ужасно, – возмущенно говорит она Клоду, – как фон Штюльпнагель обращается с ним! Он человек, а не чертов автомат!» Потом она объясняет мужу, который слушает не очень внимательно (и, похоже, внутренне потешается над ней), что у водителя – Клауса – дома есть жена, о которой ему всегда хочется поговорить. Как будто, рассказывая о ней, он возвращает жену в реальный мир; если бы он не мог говорить о ней, она бы испарилась, исчезла, как сон. И хотя Бланш никогда не посылала любимого человека на фронт, она понимает Клауса и слушает его.

Секретарша полковника Эберта – молодая женщина, не очень симпатичная. Бланш видит, как она робко, с благоговением смотрит на парижанок – даже на горничных и прачек. Бедняжка вынуждена носить уродливую нацистскую униформу: прямоугольная туника поверх бесформенной юбки, черные кирпичи вместо туфель. Униформа сотрудников «Ритца» значительно красивее, что уж говорить о нарядах гостей… Девушка – Астрид – весь день стенографирует и печатает на машинке. Она окружена мужчинами, ни один из которых не обращает на нее внимания; они заняты тем, что глазеют на французских актрис и светских львиц, которые проплывают по улице Камбон. У Астрид нет возлюбленного ни дома, ни в армии, призналась она Бланш, когда та подсела к девушке в кафе неподалеку от отеля, где Астрид уже съела слишком много пирожных.

– Лучше закурите, – настаивала Бланш, когда девушка заказала еще один «Наполеон», но это было бесполезно. Астрид расстроена, одинока, она скучает по дому и находит в еде единственное утешение.

Вот так – наблюдая за ними каждый день, замечая нечто большее, чем казенные мундиры и знак свастики, понимая, что у нее с ними немало общего (сколько раз ей хотелось облегчить боль от измен Клода в кондитерской!), – Бланш научилась видеть в нацистах людей. Живых, дышащих, пьющих, плачущих, смеющихся людей. Они ходят в храм – среди них есть даже католики. Клод был удивлен и встревожен, когда впервые столкнулся с ними в церкви в воскресенье; как и все остальные, они преклоняли колени и зажигали свечи, прежде чем проскользнуть на свою скамью. Они покупают подарки для друзей и семьи. Они плачут, если не получают писем из дома, и гадают, не случилось ли что-то страшное. И Бланш плачет и беспокоится вместе с ними.