От Рима до Сицилии. Прогулки по Южной Италии - Генри Воллам Мортон

Я заметил, что Сан-Джованни-Ротондо живет в атмосфере святости. Здесь есть пансион «Аве Мария», ресторан «Сан-Пьетро» и другой, называющийся «Вилла Пиа». Объявление сообщало адрес: «Возле монастыря падре Пио». Географически это, может быть, и верно, а по факту неправильно, поскольку падре лишь один из дюжины братьев-капуцинов, которые там находятся. Я остановился в хорошем отеле, носящем название «Санта-Мария-делла-Грация». Мне достался номер с ванной. В отеле приятный вестибюль, большой ресторан (восхитительный выбор вин) — все к услугам тех, кто еще не все раздал беднякам.

Я спросил чаю, и мне его подали, не вскинув брови, как это до сих пор случается в отдаленных областях Италии. Такой мимический жест означает, что человек потребовал у них рвотный корень. Я взял американский журнал, лежавший на соседнем столике, и, хотя изданию стукнуло три года, нашел там немало для себя интересного. Журнал был рассчитан на людей, совершающих религиозное путешествие. Объявление во всю страницу гласило: «Италия прекрасна… Если вздумаете повидать падре Пио, возьмите путевку „Аве Мария Тур“ и вы все увидите». Одна из статей имела следующий заголовок: «Может ли этот человек творить чудеса?», а другая статья называлась так: «Я видел, как они очищают его раны». Я испытал легкий шок, подумав, что в наши дни человеку невозможно найти уединение. С другой стороны, возможно, я был слишком придирчив. Конечно же, стремление к святости — вещь не новая. Жена Бата,[13]должно быть, подписалась бы на этот журнал.

Вероятно, оттого что все святые, гробницы которых я посетил, были уже мертвы (и Церковь предпочитает такое положение вещей), я предположил, что увидеть падре Пио будет трудно, даже если он вообще где-то показывается. От служащего отеля я с удивлением услышал, что, напротив, он всегда готов к общению. Каждый человек, приезжающий в город, поднимается в пять утра, чтобы послушать мессу, которую падре служит в половине шестого. Это — великое событие дня. Женщины, желающие у него исповедаться, ждут своей очереди несколько месяцев, а мужчины — несколько недель. Он посещает церковь каждый вечер в половине шестого. Я взглянул на часы — почти пять, и я заторопился в храм.

Когда падре Пио появился здесь после Первой мировой войны, монастырь был совсем маленьким, с бедной церковью. Типичная картина для отдаленных горных итальянских деревень. Монастырь по-прежнему небольшой, в нем почти ничего не изменилось, но церковь перестроили, потому что сюда хлынули толпы. Теперь это большая современная базилика. Напротив здания — огромная стоянка, на которой впритирку стоят легковые автомобили и автобусы, и так продолжается даже в спокойные дни. От железнодорожной станции Фоджи сюда регулярно приходят омнибусы. Войдя внутрь, я убедился, что в церкви полно народу. Толпы стояли в проходах и вокруг алтаря. Имеется галерея, огибающая все здание. Архитектурных достоинств я, впрочем, не заметил. Подумал, что у здания светский облик, возможно, ранее здесь был почтамт, который торопливо приспособили для духовных целей.

Неожиданно шепот стих, и паства молча поднялась с мест. В северной галерее отворилась дверь, и два чернобородых монаха в одеяниях капуцинов с лежащими на плечах коричневыми капюшонами вошли, поддерживая третьего, очень старого человека, который передвигался с большим трудом. У падре Пио седые волосы и белая борода, щеки впалые, а на лице следы тяжелой жизни, проведенной в болезнях и молитве. И все же черты лица обыкновенные. В итальянских церквях и на улицах я много видел таких старых бородатых братьев. Глядя на него, я вспоминал не только необыкновенные истории, которые о нем рассказывали, но и о том, что в нескольких шагах отсюда, у подножия горы, стоит госпиталь с тысячью коек, и человек, ведущий нищенский образ жизни, сумел отдать его бедным людям. Два монаха помогли падре усесться на стул в переднем ряду обращенной к алтарю галереи и отошли в сторону. Падре Пио прикрыл глаза рукой, чтобы прочесть молитву, и я увидел, что на его руках шерстяные коричневые митенки, прикрывающие проколотые ладони, но оставляющие свободными пальцы.

Внимание паствы было всеобъемлющим. Люди не отрывали глаз от коричневой фигуры на галерее, от израненных рук. Когда завершился обряд благословения, я заметил, что возле боковой двери, ведущей в ризницу, собралась группа мужчин. Как только священник оставил алтарь, люди устремились в эту дверь. К ним присоединился и я. За дверью оказался красивый зал — удивительное церковное нововведение. Мраморные ступени вели на второй этаж. Мужчины побежали по лестнице, и их цель стала ясна. Падре Пио должен был пройти здесь в свою келью. Мне сказали, что аудиенция совершается каждое утро и вечер. Женщинам в монастырь вход был закрыт, но все мужчины-пилигримы и крепко сложенные светские посетители имели возможность увидеть святого вблизи.

Долго ждать не пришлось. Как и на папской аудиенции, при выходе падре Пио все опустились на колени. Пио шел, опираясь на плечи двух братьев. Ходьба давалась ему с большим трудом и продвигался он очень медленно. Верующие крестились. Некоторые из коленопреклоненных мужчин пытались с ним заговорить, но братья пресекали такие попытки.

Его внешность была обыкновенной, хотя жизнь, проведенная в медитации, аскетизме и болезни, обострила и сделала более тонкими черты лица. В то же время его глаза показались мне глазами зоркого крестьянина, который подмечает все в полях и на рынках Италии. Я мог представить, что даже сейчас, перейдя восьмидесятилетний рубеж, он способен был осадить грешника, не выбирая выражений. Лично мне всегда нравился острый язык святых, и, увидев падре Пио вблизи, я мог поверить тому, что на вопрос посетителя, болят ли его раны, он ответил: «Ты думаешь, что Господь дал мне их в качестве украшения?»

Типичным для сельского священника был и его ответ многодетной вдове, которая спросила, надо ли ей снова выходить замуж. «До сего времени, — будто бы сказал ей падре Пио, — ты плакала одним глазом, а, выйдя замуж еще раз, заплачешь двумя».

Я смотрел, как он идет по узкому ковру, медленно, шаг за шагом. Он был на ногах с пяти часов утра, отслужил мессу и провел несколько часов в исповедальне. Сразу было видно, что он устал и хотел прийти в свою тихую келью.

Я вернулся в отель, не веря тому, что спустя час после приезда в город я не только видел его святого, но и был так близко от него, что мог бы до него дотронуться.

4

История жизненного пути падре Пио не отличается от биографий других итальянских святых. Его отец был крестьянином. Звали его Орацио Форджоне из Петральчины. Это — гористая местность к северу от Беневенто. Чтобы поддержать свою большую семью, он отправился в Соединенные Штаты Америки и был рабочим в Нью-Йорке. Падре Пио родился в Петральчине в 1887 году, и при крещении ему дали имя Франческо Форджоне. Он был слабым ребенком, в пятилетнем возрасте его героем стал святой Франциск Ассизский. Когда мальчику исполнилось пятнадцать, он пошел в школу капуцинов и годом позже сделался послушником. Ему дали имя — брат Пио. Здоровье юноши не улучшилось, и у него определили туберкулез. Несмотря на нездоровье, он с радостью принимал епитимью и жизнь аскета. Однажды, когда ему нечего было есть, он три недели ничего не брал в рот, кроме святых даров, и это роднит его со святой Екатериной Сиенской. Пио посвятили в духовный сан в соборе Беневенто в 1910 году. Ему тогда исполнилось двадцать три года. Современники считали его ненормально эмоциональным, да к тому же еще и заразным. В книге «Падре Пио» мисс Неста де Робек цитирует высказывание друга: «Нас поражала бледность его лица и хриплость голоса. Его глаза были слишком блестящими, а развивавшаяся в нем болезнь заставляла его постоянно кашлять и температурить. Мы видели его в церкви, но боялись инфекции, а потому попросили ризничего держать стихари, облачение, потиры и кадила, которыми пользовался падре Пио, в отдельном шкафу. Мы настаивали на этом… Во время молитвы падре Пио молча плакал, но слез было так много, что пол становился совсем мокрым. Мы, другие юноши, смеялись над ним, поэтому он перед молитвой расстилал перед собой большой платок. Когда он заканчивал молитву, то платок его был таким мокрым, что приходилось его выжимать».