Ярославский мятеж - Андрей Васильченко

Позже Перхурову не раз приходилось встречаться с Савинковым. Тот, желая хоть как-то оправдаться за «рыбинский провал», изложил следующую версию произошедшего: «В ночь на 6-е июля полковник Перхуров выступил в Ярославле, 7-го мы узнали, что Ярославль в его руках. В ночь на 8-е я приказал выступить в Рыбинске. Наш штаб находился на окраине города в квартире маленького торговца. Жил я в квартире другого торговца, на берегу Волги, у самых большевистских казарм. Ночью мы собрались в штабе, и ровно в 1 час раздался первый ружейный выстрел. Но уже в 2 часа мой адъютант доложил мне, что, в сущности, бой проигран. Мы были преданы. Большевикам стали известны наши сборные пункты, и конные большевистские разъезды были на всех дорогах, ведущих к артиллерийским складам. Несмотря на это, артиллерийские склады были взяты. Но когда члены нашей организации двинулись, вооружившись, на Рыбинск, они встретили заготовленные заранее пулеметы. Им пришлось отойти. К утру, понеся большие потери, они вышли за город и окопались в нескольких километрах от Рыбинска. Когда рано утром, убедившись, что бой проигран бесповоротно, мы вышли из штаба, было совсем светло. Куда идти? Пулеметы трещали без перерыва, и над головой свистели пули. Жители, чувствуя, что победа останется за большевиками, в страхе отказывались нас принимать. Мы остались посреди города, не зная, где нам укрыться. Тогда мы решили пройти пешком в указанную нам деревню, где жил рекомендованный рыбинской организацией купец. Дикгоф-Деренталь, Флегонт Клепиков и я двинулись в путь. Едва мы вышли из города, как снова попали под большевистский огонь. Едва мы вышли из сферы огня, как наткнулись на большевистский патруль. Но мы были одеты рабочими. Патруль не обратил на нас никакого внимания. Так мы прошли верст 20, пока не отыскали наконец нужную нам деревню… Бой в Рыбинске был бесповоротно проигран, но Ярославль продолжал держаться. Я послал офицера к полковнику Перхурову, чтобы сообщить ему о рыбинской неудаче. Офицер до полковника Перхурова не доехал: он был арестован большевиками. Для меня было ясно, что без артиллерии Ярославль долго обороняться не может. Но я тоже надеялся на помощь союзников – на архангельский англо-французский десант. Поэтому было решено, что оставшиеся силы рыбинской организации будут направлены на партизанскую борьбу с целью облегчить положение полковника Перхурова в Ярославле. В ближайшие после 8 июля дни нами был взорван пароход с большевистскими войсками на Волге, был взорван поезд со снарядами, направлявшийся в Ярославль, и был испорчен в нескольких местах железнодорожный путь Ярославль – Бологое. Эти меры затруднили перевозку большевистских частей со стороны Петрограда, но мы не смогли воспрепятствовать перевозке из Москвы. Троцкий же, понимая всю важность происходящих событий, напрягал все усилия, чтобы с помощью Московского гарнизона овладеть Ярославлем».

Необходимость этой главы-отступления продиктована не столько потребностью изложить какой-то исторический материал, сколько дать трактовку материалу уже накопленному. До начала 90-х годов позиции сторон по проблеме «ярославского мятежа» (что «красных», что «белых») удовлетворяли оба противопоставленных друг другу идеологических полюса – «красные» полагали участников мятежа не просто контрреволюционерами, а крайне реакционными элементами, бывшими либо монархистами, либо сторонниками военной диктатуры. Надо отметить, что сами «белые» такими оценками вовсе не были возмущены и подобный подход их вполне устраивал. Все в корне начало меняться, когда в дело вступили отечественные либералы, которые во многом были подобны персонажу анекдота, что ехидно говорил: «А что не съем, то понадкусываю». В своем страстном желании превратить Ярославское восстание в некое «собственное достижение», они стали провозглашать его народным демократическим движением, которое было порождено тем, что большевики стали узурпаторами, ликвидировавшими демократическое государство и т. д. В связи с событиями июля 1918 года стали звучать и вовсе нелепые суждения. Например: «Символично, что восстание началось в Ярославле. Ведь наш город издавна известен свободолюбивыми традициями». Или: «Ярославль во многом шел впереди всей Руси. Он стал родиной русского парламентаризма». Некоторые суждения так и вовсе вызывают оторопь: «Эсер Борис Савинков действительно „идейный вдохновитель и организатор“ восстания, но нужно видеть: к июлю сложилась коалиция демократических, либеральных и консервативных сил, выступавших против большевистского радикализма». То есть ситуация подавалась следующим образом: хорошие «розовые» ярославцы активно выступали как против белых, так и против красных экстремистов. Неудивительно, что этот, с позволения, «козырь» ярославские либералы пытались разыграть в 1993 году. Однако что же происходило в действительности? Ответ на этот вопрос, точнее говоря, верное установление идеологической окраски ярославских повстанцев позволит нам более правильно понять события, речь о которых пойдет в книге далее.

Начнем с самого простого: с символов ярославского восстания. При изучении документов источников и мемуаров бросаются в глаза две вещи. Во-первых, нигде не упоминается российский триколор. Во-вторых, количество упоминаний о георгиевской ленте как отличительном знаке ярославских повстанцев просто «зашкаливает». Для начала попробуем разобраться в первом вопросе. Как ни странно, но традиционный триколор в первой половине 1918 года ассоциировался с Временным правительством, которое большинство восставших полагало полностью себя дискредитировавшим. Один из ближайших сподвижников А. Перхурова Василий Федорович Клементьев в своих воспоминаниях приводил в высшей мере показательный пассаж: «Незаметно разговор перешел на большевиков и на борьбу с ними здесь. Затем заговорили о том разброде, в котором находится офицерство в столице.

– Стыдно сказать, – с горечью вздохнул полковник, – но ведь очень много господ офицеров теперь ориентируются на немцев и с их помощью надеются свалить большевиков.

Я с ним согласился, но добавил, что удивляться этому не приходится.

– Ведь вы же знаете, как относился к нам, офицерам, Керенский и его окружение, – сказал я. – Наши же союзники и теперь поддерживают Керенского. Поэтому офицеры и тянутся к своим бывшим врагам. Они нас скорее поймут и помогут, чем все англичане, французы, итальянцы.

– А вы монархист? – спросил у меня собеседник.

– Конечно, монархист».

Еще более показательной являлась позиция офицеров из тайной организации по поводу названия, которое предлагал Савинков. «Савинков предложил назвать нашу организацию Союзом Защиты Родины и Свободы. Кажется, Бредис и Страдецкий запротестовали против слова „Cвобода“». Большая часть офицеров полагала, что это слово дискредитировано опять же Временным правительством, а потому неизбежно оттолкнет людей (офицеров в первую очередь) от организации. Сам же Перхуров первоначально планировал, что тайная организация может называться «Союз великороссов». В данном случае учитывалась не только борьба против большевиков, но и активное противодействие «украинизации» армии, что опять же вменялось в вину Временному правительству. В воспоминаниях как бы вскользь проходит такая информация: «33-я пехотная дивизия еще Временным правительством была украинизирована. Вероятно, следы украинизации остались. В Курске украинские сепаратисты постараются переманить в свои ряды офицеров и солдат, склонных к украинизации».