Темный век. Трактирщик - Александр Воронков

В отличие от давешней таверны, в бенедиктинской трапезной открытый очаг среди залы отсутствовал. Его с успехом заменяла каминоподобная печь у стены, оснащённая не только решёткой, заменяющей собою нормальную плиту, но даже таким прогрессивным приспособлением, как пирамидистая труба, уходящая в потолочное перекрытие между этажами. Да, видать, правду я когда-то читал, что в дикой Европе только монастыри в эти времена оставались чуть ли не единственным оплотом культуры и рассадниками технического прогресса. Вон, Джордано Бруно кто был? Монах. И Кампанелла тоже. А Коперник с Ришелье — и вовсе дослужились до епископа и кардинала соответственно. Кстати говоря, в монастыре почти не ощущался запах мочи и экскрементов, которым, казалось, пропитан весь город Жатец. Следовательно, либо имеется какой-никакой сортир, либо братья-бенедиктинцы научились пользоваться горшками, что для здешних диких европейцев удивительно, но весьма похвально.

Однако прогресс, похоже, достаточно недавно стал проникать в монастырь: вместо нормальных столов в трапезной стояли Х-образные козлы, наподобие тех, на которых в российских деревнях дрова пилят. Столешницы же, сколоченные из грубого горбыля, штабелем возвышались на самых ближних к печи козлах. Добро, что хоть полторы дюжины длинных скамей без спинок здесь наличествовали. У стены стояли большие глиняные горшки, пара деревянных вёдер — прямо как те, что на картинке в сказке про Емелю — и накрытый массивной крышкой бронзовый котёл вёдер эдак на восемь. Стена у печи была украшена двумя висячими полками со стопками глиняных мисок и кружками. Кроме того, там висели два солидных черпака "а-ля Красная Армия" литра на два каждый, мясницкий тесак и пара железных вертелов, на каждый из которых спокойно можно было нанизать среднего телёнка.

Хозяйновал на кухне коренастый толстый монах, из тех, о которых принято говорить "поперек себя шире". Несмотря на молодость — здешнему шеф-повару вряд ли стукнуло тридцать пять — он уже не нуждался в выбривании на темени тонзуры, ибо голова его в отблесках факелов блестела не хуже, чем у геройского красного командира Григория Котовского. Монах был занят просеиванием муки над здоровым деревянным корытом, зачерпывая её прямо из ополовиненного мешка. Рядом штабелировал рассыпанную по полу охапку полешек и сучьев горбатый парень в чёрной рясе послушника.

— Брат Теодор! — бородатый монах явно был настроен побыстрее передать меня с рук на руки и проследовать по другим делам. — Тут отец аббат прислал к тебе мастера. Велел, чтобы он сегодня приготовил трапезу, а ты бы ни в чём не препятствовал — пусть куховарит по-иноземному, на то дано благословение. По-человечески мирянин не понимает, разговаривай с ним по-германски!

— Что это отцу Гржегошу взбрело в голову? Откуда ещё взялся этот парень?

— Издалека, а откуда — про то отец аббат знает, а нам с тобой не положено. Наше дело — службу нести, да молиться смиренно. Так что сполняй распоряжение, да не задавай ненужных вопросов. А я пошёл — мне ещё к брату келарю нужно наведаться.

С этими словами бородач одобряюще ухмыльнулся мне, дескать, "не тушуйся, парень!" и, протопав через всю трапезную, скрылся за дверью, противоположной той, через которую мы вошли. Оглянувшись, я увидел, что и давешний послушник уже успел как-то неприметно удалиться. Ну что ж, будем потихоньку новые контакты налаживать…

— Ну и кого в мою трапезную Господь принёс? — не слишком-то благодушным голосом поинтересовался монах. — Откуда ты взялся и чего это ради нашему Лешеку занадобилось подпускать тебя к харчеванию? Он, конечно, понимает толк в еде, но его место — за столом, а наше с убогим Янеком — при котлах.

— Послали меня сюда, чтобы проверить, вправду ли я мастер, или врагами для шпионских дел подослан. Зовут меня Максом Беловым, а родом я из Штальбурга, что далеко на востоке.

— Ну, а меня можешь называть братом Теодором, я монастырский трапезный, а кроме того — ещё и помощник брата эконома. Значит, хозяин всей этой трапезной и главный по харчеванию братии. А вот этот хлопец — наш Янек. Помогает мне по хозяйству, да перенимает потихоньку премудрости. В обители-то подмастерьев не бывает, а я хоть и не стар, но всё же тело бренно…

Но вот я одного не пойму, штальбуржец: как это наш аббат решился допустить к ремонту очага иноземца? — брат Теодор явно "включил дурака", так как прекрасно слышал, для чего именно я прислан в трапезную. — Ведь когда об этом станет известно — а известно станет обязательно! — то весь жатецкий цех каменщиков возмутится: строительство и ремонт печей в городе — это ведь их исключительная привилегия.

— Нет, брат Теодор, печь я чинить не стану. Не умею. Я — кулинар, моё искусство — в создании прекрасной пищи для знатных людей. Вот меня и прислали, чтобы я на деле доказал, что не хвалюсь попусту, а действительно являюсь мастером своего цеха, несмотря на молодые года.

— Это что же получается? Это кто угодно может припереться к моей печке и сказать: мне "пшёл вон, отныне я здесь готовлю!"? Так, что ли? Столько лет на своём месте был — а теперь непригоден стал? Да с чего это Лешек решил, что какого-то пришлого можно в монахи постригать?

— А кто тебе сказал, уважаемый брат Теодор, что я собираюсь постригаться? И кто такой этот Лешек, которого ты всё время поминаешь?

— А как это ты собираешься становиться монастырским трапезным, коли не примешь пострига, хотел бы я знать? Никто тебя не допустит ежеденно харчевать братию!

— Брат Теодор! Видно, ты чего-то не понял. Я и не собираюсь становиться здесь кухарем. Я послан на испытание умений, и послал меня не какой-то Лешек, а его преосвященство. Так что не лезь в бутылку…

— "Какой-то Лешек"! Нет, вот же нахал! Его преосвященство — не "какой-то", а отец Гржегош, в миру Лешко, сын самого Казимержа Пяста! Некогда — один из лучших рыцарей славянских земель! — брат трапезный был не на шутку возмущён.

— Прости, брат! Я родом издалека и в ваших землях впервые. Не желал никого обидеть — это я по незнанию своему…

— У, невежды… Понаехали тут… Ну, да ладно, забыли. Я наушником никогда не был, а Янек по-германски ни слова не понимает, так что отцу аббату ничего не станет известно. Но в других местах — остерегайся, чужак! Ибо криводушный язык запросто может познакомиться с палаческими щипцами!

Да, кстати: а что такое "бутылка" и почему туда не надо лезть?

— У вас неизвестна бутылка? Странно. Даже басурманы используют бутылки из тыквы… — Тут я не лукавил: в своё время такие бутылки собирала моя подруга: ей привозили разного рода калебасы из Средней Азии, Африки и даже Аргентины. — Это сосуд для хранения жидкостей с высоким узким горлышком, которое закрывается пробкой и широкой основной частью, в которой можно хранить что угодно — от простой воды до самых изысканных вин. Ну, а залазить в бутылку не стоит, ибо даже если представить себе такой сосуд достаточных размеров, чтобы в нём разместился человек, то и влезть в узкое горлышко и уж, тем более, выбраться обратно было бы весьма затруднительно…

— Так ведь из такого сосуда неудобно черпать ковшом!