Форсаж - Колин Харрисон

— А я по ним скучаю, — сказала Мейзи. — Скучаю по моему Робби, он отец моего младшенького, самый крупный мужчина из тех, кого я знала.

— Да, знавала я парня, у которого было полно мускулов, — откликнулась Кристина. — Тот козел, из-за которого я сюда и попала.

— Ты никогда об этом не рассказывала.

— Кое-что я тебе рассказывала, Мейзи, то, что могла.

— Слыхала о Катише? Ее освободили после четырех лет отсидки, а потом она позвонила одной из наших и сказала, что у нее было аж десять мужчин в первую неделю на воле.

Кристина кивнула: ей говорили.

— Ты собираешься позвонить своей мамуле во Флориду?

— Очень хотела бы, но, возможно, с этим не стоит торопиться.

— Не уверена.

— Она по тебе так скучает.

Кристина уронила мешок на пол.

— Может быть, я не скажу ей, что меня выпустили.

Мейзи нахмурилась в недоумении.

— Тяжелый случай.

Кристина посуровела. Да, тяжелый.

День ее условного освобождения был так далек, что она не позволяла себе думать о жизни в Манхэттене. Но теперь, по прошествии всего лишь нескольких часов, мысли одолевали ее. Нужны будут деньги, это точно. На тюремном счету лежало немногим более трехсот долларов, если ей удастся как-то прожить на эти деньги пару недель, все будет нормально. Она найдет работу и снимет комнату в центре города, возле Первой или Второй авеню. Начнет все сначала. Постарается не дергаться. С людьми будет разговаривать осторожно. А прожить можно и на гроши, тратить каждый доллар с оглядкой, больше ничего. Ей хотелось пройтись по улицам, посмотреть на витрины магазинов. Она купит себе маленький приемник, будет лежать на кровати и слушать WCBS-FM, станцию, крутящую старые хиты, читать журналы в книжном магазине, ходить в кино, просто балдеть в кресле с кока-колой и попкорном. Ей хотелось увидеть фильм с Джеком Николсоном, любой фильм, где он играет. Да. Еще она примет ванну, первую ванну за четыре года, такую горячую, как только можно вытерпеть. Она будет любоваться прелестными детьми в парке. Куда ушло время? Она попытается стать другой. Женщиной, которая настороже. В длинном темном пальто, из тех, которые можно купить в комиссионке в Виллидж за сорок баксов, с глубокими карманами. Достаточно просторном, чтобы в нем утонуть. Она будет гладить собак. Будет подметать пол. Подметать свой пол опять и опять. Может быть, ей удастся арендовать жилье с дощатым полом, который она сможет покрасить. В розовый или светло-зеленый, возможно. Потом стол. Пусть будут простой дубовый стол. Небольшой, со стулом. Она купит миленькое бра, когда сможет себе это позволить. Очень миленькое. Так много вещей, о которых надо подумать. Заведет кошку, станет краситься дорогой помадой; читая газеты, будет возмущаться редакционными статьями. Выйдет замуж за миллионера. Ха. Зажжет свечу, чтобы наблюдать за пламенем. И будет очень осторожной, это обязательно. Не станет с кем попало болтать, много о себе рассказывать. Возможно, сделает стрижку, купит солнечные очки. Она была уверена, что люди Тони Вердуччи станут ее разыскивать, наблюдать за ней. Она найдет себе жилье и скажет хозяину, что отопление должно быть хорошим. В тюрьме из-за холода стены в декабре покрывались льдом; половина женщин каждую зиму заболевала воспалением легких, кашляли и отхаркивались в уборных, особенно больные СПИДом. Что еще? Еще вино. Она будет пить его маленькими глотками, и пусть оно ударит в голову. Она не выпивала четыре года. Первый бокал, может быть, под кусок баранины или цыпленка. А пьют красное вино с цыпленком? Она не помнила. Это не важно. Напиться допьяна, вот чего ей хотелось. И хороший кофе. Не слишком много, всего пару чашек, это помогает думать. Сигареты тоже. Сколько захочет, но не больше пяти в день. Она пойдет в книжный магазин «Стренд» и поищет старые книжки. Пороется в историческом отделе, как раньше. Среди книг чувствуешь себя в безопасности. Хорошо бы прочитать последнюю биографию Чарльза Диккенса. Она собиралась найти какую-нибудь дерьмовую работу и жить на сущие гроши. Жить тихо и правильно. Покупать только качественную еду и держать ее в холодильнике. Овощи, и фрукты, и снятое молоко. Хороший хлеб. Может быть, немного сыра. Свежая морковка. Грейпфруты. Она скучала по луку и хорошей мексиканской еде, по хумусу, чесноку, хрустким яблокам, а еще по запаху химчистки и свежей газете, которую до нее никто не читал, хорошему шампуню и сэндвичу с копченой индейкой. Сто лет как не глазела на лимузины на Плаза-Отель, не имела собственного телефона, забыла вкус настоящего масла. Она мечтала, чтобы большая мужская рука нежно гладила ее шею вверх и вниз. И о моменте, когда мужчина целиком внутри тебя, когда тебе не хочется ни о чем думать. Ни о чем. Ездить в лифтах и смотреть, как зажигаются зеленые огни светофоров, слушать позвякивание велосипедных звонков — сколько вещей, о которых хотелось подумать, и сколько — о которых думать было тревожно. Почему, ради всего святого, манхэттенский окружной прокурор решил ее освободить? Ведь она была виновна, в самом деле виновна.

7 сентября 1999 года

Ему нравилось воображать собственную смерть, хотя и дураку ясно, что когда она явится, то непременно будет не в том обличье, в каком ее воображаешь. Поразмышляв таким образом, он решил рвануть к большому красному бую, который удерживали три железные цепи, облепленные гроздьями черно-голубых мидий и водорослями. Океан дергал его за бороду и поднимался до самых губ; он то и дело отплевывался соленой водой. В свои тридцать семь этот человек имел мощное мускулистое телосложение, помогавшее ему изо дня в день рыбачить на лодке и колоть дрова. Если с ним что случится в море — никто не узнает, потому что он давно скрывается.

Его распухшее тело всплывет не сразу. Чайки над ним поработают, подумал Рик, уж не говоря о крабах. Эй, давайте, жрите меня, красавчики. Выедайте глаза. Жрите то, что болтается в мошонке. И татуировку на коже жрите. Я-то ничего не почувствую. А потом какой-нибудь ловец омаров, забрасывающий сети возле берега, обнаружит его во время высокого прилива. Вот и все. Рик Бокка, покойничек.

Ориент-Пойнт был сравнительно безлюдным сорокамильным отрезком плоской плодородной земли, которая некогда кормила сотни небольших фермерских хозяйств. Нынче тут высаживали виноградники, строили загородные дома. Но иногда трактор с овощной фермы тарахтел по проселку с горой капусты или картофеля. С лодки в доках Гринпорта все еще продавалась свежая рыба. И по-прежнему здесь тянулись дороги, скрытые от людских глаз густым лесом; они вели к заброшенным строениям, где тот, кто хотел, мог скрыться с людских глаз. Место, где плавал Рик, было именно таким. Над бухтой с галечным пляжем стоял небольшой, потрепанный ветрами коттедж, который он снимал за три сотни в месяц. Красный буй жалобно лязгнул, когда он подплыл к нему; чайка, захлопав крыльями, снялась с места и улетела. Рик, стараясь не коснуться толстых железных цепей, ухватился за осклизлую металлическую кромку буя. Эй, вы там, рыбы-мусорщики с акулами, лучше оставьте меня в покое, не откусите мой конец. Он набрал в легкие воздуха до предела, оттолкнулся от буя и саженками поплыл в туманную муть.