Политика - Адам Терлвелл

Я кое-чего вам не сказал. Нана кое-чего не сказала Моше.

Секс никогда не приводил Нану в восторг. Нет, это не совсем точно. Она получала удовольствие от секса. В некотором роде. Просто Нана никогда не понимала секса до конца. Это может объяснить один факт. Или, наоборот, он поможет это объяснить. Моше не стоит об этом знать.

Нана ни разу в жизни не кончила.

Нет, то есть она, конечно же, кончала. Лежа на правом боку, сжав бедрами усталую, но неустанную правую руку, Нана кончала без всякого труда. Сама с собой. В ином случае оргазм превращался в проблему. Фактически он отсутствовал.

Объяснимых причин этому не было. Правда, Нана довольно поздно начала заниматься любовью. Первый мальчик появился у нее в восемнадцать лет. Это был некрупный парнишка-турок по имени Кан. В первый раз она занялась мастурбацией в пятнадцать, найдя под Папиной кроватью роман “Эмманюэль-2”. Она занималась этим тридцать четыре минуты. Она стащила книжку. Разумеется, Папа никогда впоследствии не упоминал об этом. Нельзя же просить дочь, чтобы она вернула порно-книжку. Разумеется, Нана тоже больше никогда не упоминала об этом. Она хотела, чтобы “Эмманюэль-2” была только ее. “Эмманюэль” возбуждала Нану. Позиция, в которой Нана мастурбировала, сформировалась из-за “Эмманюэль”. Нана лежала на боку, чтобы было удобнее читать книжку, раскрытую рядом на подушке.

Конечно же, это не объясняет того, что Нана не кончала с другими людьми. Она поздно начала, и для оргазма ей была необходима книга, но из этого ничего такого не следовало. Просто все было так, как было.

Думаю, этот факт может объяснить нервозность, в которую секс приводил Нану и Моше. Думаю, он может объяснить, секс требовал от них такой концентрации. За двадцать три предыдущих интимных свидания с Моше, не говоря уже о предыдущих интимных свиданиях с четырьмя другими мужчинами, Нана ни разу не кончила.

По-моему, это вполне объясняет нервозность Моше. Раньше он всегда считал себя весьма способным любовником.

Теперь он так больше не думал.

Вместо этого Моше, напившись абсента, испытывал сонливость и тревогу. — Он был тревожно сонлив.

Вот вам пример.

Целуясь с Наной, Моше сообразил, что его руки не при деле. Может, это вам покажется пустяком. Однако Моше считал, что хороший любовник должен активно действовать руками. Он перевел взгляд ниже и посмотрел на свои руки. Они были под Наной, они были прижаты к полу. Моше вытащил руки и погладил Нану. Но перед этим Моше удерживал часть своего веса на руках, а теперь он тяжело навалился на Нану, и его правое бедро придавило ей живот. Нана немного отодвинулась, чтобы ослабить тяжесть.

Поэтому Моше перестал ее гладить.

У Моше не очень-то получалось увериться в том, что он замечательный любовник. Его мучил еще один вопрос. Вопрос одновременности. Моше нежно поглаживал Нану и одновременно слушал, как она говорит: “Знаешь, по-моему, ты красивый, правда-правда”. К этой фразе Моше потом часто возвращался. Его тревожили эти “по-моему” и “правда-правда”. И вообще вся фраза тревожила.

Фраза Наны так тревожила его вот отчего. Она подразумевала, что в красоте Моше можно усомниться. Потому что, делая Моше комплимент, Нана допускала, что он внутренне не уверен в своей красоте. Ну и, конечно же, из-за Этого Моше был уже вовсе не уверен в своей красоте.

Может, такая реакция покажется вам не очень естественной. Моше тут выступает как невероятный педант. Услышь я слова, что Нана сказала Моше, они не поселили бы во мне неуверенность. Я бы не стал размышлять о подобных материях, целуя обнаженную грудь своей подружки. Но я не Моше. У нас разная психология.

Он дал своей левой руке потихоньку сползти ниже, мимо ее груди, и вниз по юбке. Потом он оттянул средним пальцем полоску ее трусиков, чтобы просунуть под них указательный палец, между ног, и глубже. Этот сложный маневр с трусиками тоже не был невинной любовной игрой. Он был затеян по одной грустной причине. Эта глава просто переполнена грустными причинами. Хитрый Моше пытался оценить, хочет ли его Нана. Он оттягивал ей трусики, чтобы проверить, влажная ли она.

Увы, Нана не очень-то хотела Моше. Она была абсолютно суха. Вернее сказать, там был пот, но Моше рассчитывал найти в трусиках Наны совсем не эту влагу. И Моше сказал себе, что все эти игры с попытками распознать желание крайне жестоки. Особенно жестоки (думал он, оправдывая себя) они были потому, что он, Моше, тоже желал получить удовольствие.

Потому что все это время, гадая и угадывая, Моше чувствовал весьма удобное неудобство. У него стоял. Он хотел знать, собирается ли Нана раздеться догола, и если да, то когда. Моше был настоящим экспертом по своему пьяному члену. Он знал все его входы и выходы.

А Нана наслаждалась! Она погрузилась, и это правда, в какую-то отстраненность, она ощущала тоску. Абсент погрузил ее в тоску. Но тоска эта была сладкой, она была эротичной. Нана представляла себе, что вот-вот умрет. И ей это нравилось. Ей нравилось воображать свою смерть.

Все будут так по ней скорбеть, так скорбеть на ее похоронах.

Она знала, что картина, нарисованная ее воображением, далека от идеала. В идеале, методически фантазировала Нана, она должна быть в белом шелковом неглиже с кружевными фестончиками. И уж никак не обнаженной, фу, стыд какой. Ее фантазия была неидеальна. Мешала обнаженная грудь.

Самое главное — ей не нужно было прилагать никаких усилий. Нана плыла в блаженной апатии. Она существовала для прикосновений мужчины. Она находила удовольствие в смирении и в том, чтобы поддаваться жутким мужским желаниям. Это было ново.

И потому Нана вовсе не желала кончить. В тот вечер она не стремилась к оргазму. И от этого ей стало легко.

Однако — что за постельный фарс! — Нана не учла, что Моше не в курсе ее фантазий. Она-то решила, что он в курсе. Она глядела на Моше, который глядел ей в лицо, и видела, что он озабочен. Он, похоже, знал, что она при смерти. Но Моше-то как раз и не представлял, что Нана умирает. В девятнадцатом веке. От чахотки. Откуда ему было знать? Откуда ему было знать, что истощенная туберкулезом Нана любит его из последних сил?

К тяжелобольной Нане можно было только прикасаться. Проникновение было невозможно.

Поэтому она решила изобрести новое удовольствие. Она сочувствовала Моше, сочувствующему ее страданиям, и хотела пожалеть его.

— Кончи мне в лицо, — простонала она.

Так возникла еще одна закавыка.

Она еще даже не захотела меня как следует, подумал Моше, и уже хочет все побыстрее закончить. Чтобы он спустил разок и завязывал со всей этой морокой. Значит, я все-таки был прав, подумал он. И расстроился. Его расстроило такое печальное подтверждение его мыслей.

— Правда? — спросил он.

И Нана кивнула в ответ — безмолвно, безнадежно, умоляя. Моше ничего не оставалось, как подвинуться повыше, и его яички повисли между сплющенных грудей Наны.