Графиня Солсбери - Александр Дюма

— А первый груз, состоящий из двадцати тысяч мешков шерсти, будет доставлен прямо Якобу ван Артевелде, и он…

— …тотчас раздаст его владельцам мануфактур, поскольку он пивовар, а не торговец сукном.

— Но, полагаю, он не откажется взять за комиссию по пять стерлингов с мешка?

— Это законно и не противоречит правилам торговли, — ответил Жакмар. — Однако все теперь сводится к тому, чтобы найти повод начать войну, не нарушая нашей договоренности. У вас он есть?

— Нет, и я считаю, что напрасно стал бы его искать, поскольку у меня мало опыта в подобных делах, — признался Уолтер.

— Зато у меня есть одна мысль, — сказал Артевелде, пристально глядя на Уолтера и плохо скрывая снисходительную улыбку. — По какому праву Эдуард Третий хочет объявить войну Филиппу де Валуа?

— По праву истинного наследника Французского королевства, на которое он имеет все права благодаря его матери Изабелле, сестре Карла Четвертого, ибо Эдуард — племянник покойного короля, а Филипп всего-навсего двоюродный брат.

— Ну что ж, пусть Эдуард накажет лилии, приказав леопардам Англии растоптать их, и провозгласит себя королем Франции.

— Ну, а дальше?

— Дальше… мы покоримся ему как королю Франции, а если учесть, что мы обязаны исполнять наш долг по отношению к королю Франции, но, как я вам говорил, не по отношению к Филиппу де Валуа, мы попросим у Эдуарда расписку в том, что мы ему присягнули, и Эдуард выдаст нам ее как король Франции.

— И это будет справедливо! — подтвердил Уолтер.

— И мы не нарушим своего слова.

— Поможете ли вы нам в войне против Филиппа де Валуа?

— Всей нашей мощью.

— Станете ли вы нас поддерживать своими солдатами, городами и портами?

— Непременно.

— Клянусь честью, метр Артевелде, вы искусно разрешаете самые сложные вопросы.

— И посему я позволю себе напомнить вам об одном из них.

— Каком же?

— О том, что король Эдуард дал клятву королю Франции как своему сюзерену, что тому будет подчиняться герцогство Гиень.

— Правильно, но клятва эта недействительна! — вскричал Уолтер.

— Почему же?

— Потому что я, — воскликнул Уолтер, забыв о своей роли, — принес клятву лишь на словах, не держа за руки короля Франции.

— В таком случае, ваше величество, — сказал Артевелде, встав и обнажив голову, — руки у вас развязаны.

— Ну и ну, ты оказался хитрее меня, приятель, — заметил Эдуард, подавая Артевелде руку.

— И я докажу вашему величеству, — с поклоном ответил Жакмар, — что примеры доверия и честности, преподанные мне вами, не пропадут напрасно.

Оба собеседника говорили правду: присягая на верность королю Франции в городе Амьене, Эдуард III то ли случайно, то ли с умыслом, не взялся за руки Филиппа де Валуа. Поэтому сюзерен, когда церемония закончилась, упрекнул вассала за это упущение; тот ответил, что не знает, было ли так принято у его предшественников, но, возвратившись в Англию, посмотрит хартии и грамоты о привилегиях, где записаны условия принесения присяги. Эдуард, вернувшись в Лондон, действительно, был вынужден признать нарушение им важной статьи присяги и согласился на то, чтобы в королевских грамотах, которые должны были подтвердить, что присяга была дана по всем правилам, исправили это упущение, записав, хотя это и было ложью: руки короля Англии лежали на руках короля Франции, когда произносилась клятва верности сюзерену.

Из этого следует, что Эдуард, будучи столь же ловким казуистом, как и Якоб ван Артевелде, не считал себя связанным этим актом присяги, в котором говорилось о признании полной вассальной зависимости, хотя в действительности она таковой не являлась; со своей стороны, города Фландрии, из-за вмешательства папы, оказались связанными обязательствами с королем Франции, но не с Филиппом де Валуа; таким образом, они, благодаря этой уловке, подсказанной ими Эдуарду, избегли и денежных штрафов, и папского отлучения. Все это, наверное, было чересчур хитро для эпохи, когда рыцари и купцы почитали за честь хранить верность данному слову, но разрыв с Францией был так выгоден Эдуарду III и Якобу ван Артевелде, что им даже следовало быть признательными за все, сделанное для того, чтобы придать своим воинственным притязаниям хотя бы видимость честности.

Итак, Эдуарду III, который окончательно условился обо всем с Якобом ван Артевелде, как мы рассказали в предыдущей главе, оставалось лишь одно, прежде чем начать осуществлять задуманное: ждать возвращения послов, направленных им к Вильгельму Геннегаускому, своему тестю, и к высокопреосвященству Адольфу Ламарку, епископу Льежскому. Послов ждали назад совсем скоро, ибо они должны были вернуться не в Англию, а в Гент, и ожидать приказов короля, хотя они и не знали, что он раньше их прибыл в этот город; Эдуард III не должен был дожидаться здесь послов, если его переговоры с Артевелде ни к чему не приведут.

Тем не менее король продолжал хранить инкогнито, но, невзирая на доверие, какое он испытывал к новому союзнику, на всякий случай пожелал найти поблизости надежное место, где мог бы при необходимости укрыться, и в письме приказал Готье де Мони, собрав пятьсот латников и примерно две тысячи лучников, занять с этим отрядом остров Кадсан, который, господствуя в устье западной Шельды, дал бы Эдуарду, случись измена, возможность отступить и защищаться; захват острова должен был казаться тем более естественным, что на первый взгляд представлялся не предосторожностью, вызванной страхом, а просто выполнением королевского обещания; когда это первое распоряжение Эдуарда было исполнено, он узнал о приезде обоих послов.

Послы не без тревоги увидели, что Эдуард лично ждал их в Генте; но, зная осмотрительность короля, они понимали, что его характер, хотя и склонный к риску, никогда не заводил Эдуарда дальше того, куда он сам решил зайти. Поэтому они быстро успокоились, особенно рыцари, чьей отваге был приятен и близок любой дерзкий поход; только епископ Линкольнский позволил себе высказать некоторые возражения, но Эдуард прервал его, изъявив живейшее желание узнать о результате обоих посольств.

Епископ Льежский отказался заключать какой-либо союз, направленный против короля Филиппа, и, несмотря на все предложения посланников Эдуарда, даже слышать не хотел о том, чтобы выступить против Франции.

Монсеньера графа Геннегауского посланцы Эдуарда застали в постели, к которой его приковал жестокий приступ подагры, о чем Артевелде уже сообщил королю. Однако, зная о том, кем присланы послы, и о том, что среди них находится его брат, граф тотчас принял их; потом, выслушав их с глубоким вниманием, ответил, что он пережил бы великую радость, если король Англии преуспел бы в осуществлении своего замысла, так как он полагает, что более нежно любит Эдуарда, своего зятя, нежели короля Филиппа, своего шурина, который утратил уважение графа после того, как отговорил молодого герцога Брабантского от давно решенного брачного союза с Изабеллой Геннегауской, чтобы отдать ему в жены свою собственную дочь; именно по этой причине он всеми силами поможет своему дражайшему и возлюбленному сыну, королю Англии. Но для успеха подобного плана требуется помощь более мощная, нежели его, добавил он, ведь Геннегау слишком маленькая страна в сравнении с Францией, а Англия лежит очень далеко, чтобы поддерживать его графство.