Французский шелк - Сандра Браун

— И у тебя нашлись на них ответы? Клэр сурово посмотрела на подругу:

— Лишь на некоторые. Он хотел привязать меня к убийству Уайлда, а связи никакой не вырисовывается.

— Как ты находишь его, сексуальным? — спросила вдруг Ясмин.

— Твой вопрос, я полагаю, относится к помощнику прокурора, а не к этому евангелисту?

— Ты опять увиливаешь, Клэр. Ответь мне.

— Я как-то не думала о сексуальности Кассиди.

— А я думала. Он очень сексуален, причем в самом порочном смысле. Ты не находишь?

— Не помню.

— Готова спорить, что он трахается с открытыми глазами и стиснув зубы. Меня возбуждает даже сама мысль об этом.

Ясмин явно провоцировала подругу. Решив не реагировать, Клэр обернулась и спокойно сказала:

— А я думала, что ты влюблена.

— Да, я люблю. Но я не слепая. И пока не умерла, — парировала Ясмин. И уже через закрытую дверь в спальню Клэр прокричала:

— И хотя ты и стараешься казаться холодной с этим Кассиди, да и всеми остальными, ты вовсе не такая, Клэр Лоран.

Прислушиваясь к удаляющимся шагам Ясмин, Клэр глянула на свое отражение в зеркальной дверце шкафа. Сейчас она не походила на себя — взволнованная, смущенная, испуганная. И виной тому был лишь один человек — Кассиди.

Андре Филиппи закончил обедать и аккуратно сложил серебряный прибор на тарелке. Он промокнул рот краем льняной салфетки, свернул ее и отложил в сторону. Затем позвонил официанту, чтобы тот забрал поднос. Жареная утка была, пожалуй, суховата, а в соусе, поданном к свежему аспарагусу, было чересчур много эстрагона. «Надо сделать замечание шеф-повару», — отметил про себя Андре.

Ночной менеджер нью-орлеанского отеля «Фэрмон» Андре Филиппи требовал безупречного исполнения служебных обязанностей от каждого служащего. Ошибок и промахов он просто не выносил. Грубость или неряшливость сотрудника были основанием для его немедленного увольнения. Андре считал, что к руководству отеля отношение должно быть столь же почтительным, как и к самым высоким гостям.

Обычно должность ночного менеджера не предусматривала личного кабинета, но у Андре был некий особый статус даже в сравнении с управляющими более высокого уровня.

Очень важное качество отличало Андре от остальных — он умел хранить тайны.

Андре пользовался особым расположением начальства, которое частенько нуждалось в его услугах. Андре добросовестно хранил в секрете их тайные пороки — склонность одного к молодым юношам, пристрастие другого к героину. Личный кабинет был лишь одним из проявлений особой благосклонности боссов, которую Андре снискал своим редким даром хранителя чужих тайн и услужливостью.

Другим выражением признательности персонала отеля и гостей, которые тоже просили о подобного рода услугах, были кругленькие суммы, которые скапливались на счетах Андре в нескольких нью-орлеанских банках, принося ему весьма солидный доход. У него редко появлялась возможность потратить деньги на что-либо иное, кроме своего гардероба да покупки цветов на могилу maman. Искусно подобранные букеты цветов — таких же экзотических, какой была и его мать, — ложились на ее могилу дважды в неделю. Букеты по своей оригинальности и красоте превосходили те, что присылал отец, когда Андре был еще мальчиком. Для Андре это было очень важно.

Он посещал лучшие частные школы, потом университет Лойолы. Но, поскольку у него не было законного отца, он везде чувствовал себя изгоем. Хотя это его не особенно волновало. С некоторых пор весь мир для него сосредоточился в этом отеле. Все, что происходило за его стенами, представляло для него ничтожный интерес. Андре не был честолюбив. Он не вынашивал далеко идущих планов — стать совладельцем отеля, к примеру. Для него божьей благодатью было бы умереть на дежурстве в «Фэрмоне». Если бы ему позволили, он бы никогда не покидал «Фэрмон».

У Андре все-таки был один грех. Вот и сейчас он с удовольствием предавался ему, как гурман, смакующий поданный после славного ужина хороший ликер. Открыв ящик стопа, он смотрел на вставленную в рамку фотографию с автографом. Ах, Ясмин. Такая изысканная. Такая красивая. «Отличному парню», — было написано на портрете, а дальше шла ее подпись, состоявшая из множества причудливых завитушек.

Он был не просто преданным ее поклонником. Уже долгие годы он испытывал к этой женщине самые нежные чувства. Это не было сексуальным влечением. Глупо и нелепо выглядело бы это с его стороны. Нет, он почитал ее, поклонялся ей, словно ценитель живописи, который вздыхает и мечтает о недоступной картине. Он восхищался ею, обожал, молился за ее счастье так же, как молился когда-то за то, чтобы была счастлива его красавица maman.

Наконец он задвинул ящик стола, зная, что сегодня вечером у него еще не раз, будет возможность взглянуть на это прелестное лицо, от которого дух захватывало и которое ни на минуту не исчезало из его памяти. Сейчас, однако, пора было пройтись по гостинице с проверкой, которую он проводил каждый час.

Проходя через вестибюль, Андре невольно поморщился, вспомнив то ужасное утро после убийства Джексона Уайлда. Какой неприятный инцидент — и надо же было этому случиться именно в его отеле!

Андре вовсе не сожалел о смерти проповедника. Этот человек прежде всего служил себе, своей идее, но не людям. Его улыбка скрывала мерзкую натуру. Он смеялся слишком громко, говорил слишком замысловато, пожимал руки с излишней сердечностью. Андре был предельно услужлив и вежлив со священником и его семьей, но искренности в этом не было, поскольку слишком сильна была у него личная неприязнь к Джексону Уайлду.

Андре имел зуб на священника. Убийство Уайлда бросило тень и на отель, хотя от подобных происшествий не был застрахован ни один из них, какие бы меры безопасности ни предпринимались. Тем не менее кое-кто из местных журналистов осмелился высказаться, что отель тоже несет ответственность за случившееся.

Ну, с подобными заявлениями пусть разбираются юристы. Это было уже вне компетенции Андре. Но он до сих пор испытывал неприятное ощущение, вспоминая то злополучное, сумасшедшее утро, этот светлый, обычно тихий вестибюль, забитый снующими полицейскими, репортерами и справедливо негодующими постояльцами, которых допрашивали, как злоумышленников.

Андре считал, что следствию должно быть очевидно, что кто-то с улицы поднялся на лифте на седьмой этаж и спокойно вошел в номер Уайлда. Выстрелив в него, убийца вышел тем же путем, не привлекая внимания. Неужели всех, кто останавливался в ту ночь в отеле, можно рассматривать как подозреваемых? И разве полиция имеет право подозревать всех подряд? Андре так не думал. Вот почему он не испытывал угрызений совести, прикрывая тех, у кого не было явных оснований ссориться с Джексоном Уайлдом.

В числе тех, с кем беседовали полицейские, оказался и Андре. Объяснения, которые он им дал, казалось, не вызвали сомнений. Однако с Кассиди дело обстояло иначе. Тот был дотошным и хитрым, совсем не таким, как взъерошенный следователь с двойным именем. Кассиди открыто не обвинял Андре во лжи, но, казалось, чувствовал, что тот кое-что недоговаривает.