Хлорофилия - Андрей Рубанов

Седой, тощий, в ветхом бархатном халате, грудь засыпана сигаретным пеплом – старик лихо развернулся и покатил в святая святых: в огромный кабинет, где пахло старым деревом и от сквозняка развевались всегда опущенные шторы, где в герметичных шкафах хранились уникальные коллекции бумажных книг и под бронированным стеклом особых, на заказ изготовленных витрин сурово отсвечивали раритетные револьверы, кинжалы, сабли, мятые снарядные гильзы, каменные топоры, какие-то бляхи, кокарды и прочие милитаристские редкости и древности.

Пушков-Рыльцев был не один. У журнального столика, сервированного для кратковременного мужского междусобойчика – бутылка, рюмки, банка маслин, – сидел крепкий большеносый человек, не молодой и не старый, не красивый и не уродливый, одетый невыносимо скромно, в выцветшую и обвисшую, мышиного цвета пиджачную пару – примитивный костюм резко контрастировал с осанкой. При появлении Савелия незнакомец непринужденно сменил одну полную достоинства позу на другую, полную еще большего достоинства. Савелий посмотрел на него, потом на шеф-редактора и ощутил странное чувство. Удивительно было видеть одномоментно сразу двух взрослых мужчин, не имеющих на себе перстней, браслетов, цепочек, игривых татуировок, цветного лака на ногтях и зубах и прочих штук, которыми люди привыкли поднимать друг другу настроение во времена дефицита солнечного света.

– Познакомься, – велел Савелию шеф. – Это мой брат.

– Муса. – Большеносый приподнялся и протянул руку, далеко отставив локоть и одновременно сыграв плечом – словно хотел ударить Савелия по печени.

Что-то не похож он на брата, подумал Савелий и пожал сильную ладонь.

– Не похож? – улыбнулся шеф, продемонстрировав стариковский талант к чтению мыслей.

– Нет, – честно признался Савелий.

– Тем не менее мы братья, – пьяновато заявил Пушков-Рыльцев, перевел взгляд на большеносого и ткнул в Савелия пальцем: – А это мой лучший сотрудник. Золотое перо.

– Перо, говоришь? – «Брат» Муса слабо усмехнулся.

Савелий вдруг понял, что перед ним человек с первого этажа. Бандит. Редкая птица на девяностых уровнях.

– Не бойся, Герц, – рекомендовал старик. – Выпей с нами. Смотри, какой подарок мне принесли.

Савелий оглянулся и увидел подарок – действительно весьма оригинальный: сидящая в вольтеровском кресле первоклассная голографическая копия Солженицына, в лагерном ватнике, с номером Щ-854.

Классик гладил бороду и сурово грозил пальцем.

– Пожалуй, мне пора, – негромко произнес Муса.

– Сиди, – приказал Пушков-Рыльцев. – Выпьем втроем. За знакомство. Савелий Герц – тот парень, про которого я тебе говорил.

Савелий напрягся. Владелец журнала «Самый-Самый» считался живой легендой. Помимо сибирской партизанщины, ему приписывали дружбу с двумя премьер-министрами, вражду с третьим, несколько сколоченных и пущенных по ветру состояний, минимум дюжину жен и много чего еще. Если такой человек в присутствии бандита показывает на тебя пальцем со словами «я тебе про него говорил» – скорее всего это означает перемены в твоей судьбе.

– А ты, золотое перо, – шеф повернулся к Савелию, – налей-ка нам всем. Как самый младший в компании.

Савелий наполнил рюмки. Выпили. Алкоголь обжег нутро журналиста и вверг его в дурноту. Муса – видимо, крупный специалист – закинул прямо в горло, одним лихим движением. Старик проглотил шумно, вибрируя дряблым зобом. Сразу попросил:

– Повтори. Кстати, ты есть не хочешь?

– Нет, – возразил Герц. – И выпивать тоже не хочу.

«Кстати, – вспомнил он, – мне еще ехать к Гоше Дегтю. Товарищ попросил приехать – значит, надо приехать. Гоша Деготь – хороший человек, переживающий плохие времена, его надо поддержать».

– Выпивать не хочешь, – сварливо заметил Пушков-Рыльцев. – Кушать тоже не хочешь. Очень странно.

– Чего ты к нему пристал? – тихо попенял старику большеносый «брат». – Может, человек употребляет радость в чистом виде.

– Вряд ли, – медленно ответил шеф-редактор. – Я бы знал. Ты ведь, Савелий, не употребляешь радость в чистом виде?

Савелий решил обидеться. Только богатые, пожилые и пьяные люди, вдобавок близко знакомые, могли допустить меж собой такую бестактность, как разговоры о поедании мякоти стебля. Но «брат» явно наблюдал за Савелием, и взгляд серого человека до такой степени ничего не выражал, что благоразумнее было просто отмолчаться.

Несмотря на богатейший репортерский опыт, Герц мало знал эту публику: бандитов, «друзей», обитателей этажей с первого по пятый или квартирантов уцелевших кое-где по окраинам обветшавших лужковских семнадцатиэтажек, где каждый второй подросток с пятнадцати лет норовил сколотить бригаду, чтобы однажды ночью завалить стебель, распродать перекупщикам мякоть и заиметь собственный вертолет. На самых нижних этажах не боялись ни милиции, ни дьявола, изобретали сложные смеси мякоти пятой возгонки с кокаином и опиумом, занимались работорговлей, содержали фешенебельные бордели и букмекерские конторы с миллиардными оборотами. Там подделывали все на свете, начиная от китайских «роллс-ройсов» и закачивая туристическими путевками на Луну, изобретали аппаратуру для подавления сигнала государственных микрочипов, пытались клонировать Березовского, Билла Гейтса, Зинедина Зидана, Брюса Ли, Михаила Круга, Пита Догерти и генерала Агафангела Рецкого. Разумеется, великий и могучий Пушков-Рыльцев, один из одиознейших общественных деятелей Москвы, непотопляемый старик, джентльмен и негодяй, имеющий как судимости, так и государственные награды, поддерживал прочную связь с преступным миром, и Савелий не удивился, увидев в его кабинете профессионального злодея. Но сидеть рядом со скромнейшим, экономно цедящим словечки «братом» за одним столом, выпивать – это было слишком. «Зачем старикан меня позвал? – думал Герц, раздражаясь. – Познакомить с уголовником? Зачем мне уголовник? Уголовники не дают интервью. Вся их жизнь, до мелочей, организована так, чтобы сделаться как можно незаметнее. Для любого уголовника журналист – самый главный враг после милиционера».

– Не напрягайся. – Шеф-редактор опять угадал мысли подчиненного. – У меня к тебе разговор. Важный. Муса просто забежал на огонек, меня проведать. Это хорошо, что вы теперь знакомы. Будете полезны друг другу. Короче говоря, у меня созрел тост. Налейте по последней.

Савелий протянул было руку, но на этот раз «брат» состроил мгновенную точную гримасу – мол, позволь, теперь я сам – и мастерским движением плеснул каждому.

Пушков-Рыльцев, держа рюмку в узловатых, слегка дрожащих пальцах, посмотрел на Мусу – с большой приязнью, потом на Герца – строго и внимательно.

– Завтра, парни, моему журналу исполняется тридцать лет. Завтра будет банкет и все остальное. Но так получилось, что мы начали отмечать юбилей уже сегодня. Я давно разменял сто лет и ненавижу юбилеи. Но эта дата – повод к большому празднику. Когда я вспоминаю, как начинал, – мне становится страшно. Первые три номера я написал один. От первой полосы до последней. Под восемью псевдонимами. Никто не верил, что я сделаю крутой качественный журнал, который будет рассказывать не о звездах экрана, а о тех, кто делает дело. С тех пор я выпустил триста шестьдесят номеров, прославил на всю страну полторы тысячи человек, и это были лучшие люди. Люди труда и идей! Инженеры, врачи, педагоги, художники. Созидатели. Сейчас русскому человеку вроде бы незачем созидать. Все давно создано, всего немерено, жри от пуза! Абсолютное процветание, халявное богатство, персональный психологический комфорт и прочее говно. Но я не любитель халявы. Мне говорили: «Не ставь на обложку инженеров, не ставь изобретателей – у них тревожные лица, у них старая кожа, у них морщины, они плохо подстрижены…» А я ставил. И оказался прав. Выпьем за тех, кто делает дело. Не важно какое.