Там, где бродит смерть - Александр Марков

Оглядываясь, Семирадский видел, что «Фоккеры» упорно следуют за ним, как будто прицепились к его аэроплану тросами. Они превратились в его тени, в точности повторяя за ним все маневры.

Тем временем эскадра рассыпалась и сражение приняло характер одиночных поединков. Один бомбардировщик упал в самом начале схватки, заклеванный, как стервятниками, русскими аэропланами, которые сконцентрировали на нем весь огонь. Второй был поврежден. Его пилот теперь уводил свой аэроплан домой под прикрытием двух истребителей, оставляя за собой тонкий дымный след. Если пустить по нему стаю ищеек, они без труда отыщут бомбардировщик, но беда в том, что ищейкам хватало своих проблем, и им было уже не до добычи. Последнему бомбардировщику, пожалуй, повезло больше всех остальных. В него попали остатки лишь одной короткой очереди. Несколько пуль пробили крылья, но не оставили смертельных повреждений. Он тоже уходил, потому что, оставшись без прикрытия, не мог рассчитывать на успешное бомбометание. Самому бы уцелеть. Ведь он мог легко превратиться в груду обломков, горящих на дне глубокой воронки, гораздо раньше, чем долетит до цели.

Семирадскому заложило уши. Когда он поднял вертикально вверх свой аэроплан, то не слышал ни рева двигателя, ни воя ветра, а лишь глухие удары сердца и гудение крови, струящейся по венам. Винт взбивал воздух, вкручивался в него, как штопор в винную пробку, забираясь все выше и выше. Кожа лица обтягивала череп и стекала вниз, так натянувшись, что могла порваться, обнажая стиснутые от боли зубы. Семирадский не мог даже закричать. Полковник закрыл веки, опасаясь, что у него от напряжения лопнут глаза, а потом несколько секунд не мог разлепить их, настолько они стали тяжелыми. Он изо всех сил обхватил побелевшими пальцами штурвал, как это делает, цепляясь за спасательный круг или обломок доски, бедолага, оказавшийся в воде после кораблекрушения. Его руки, ноги и тело окаменели.

Аэроплан дрожал. Он стал опрокидываться, а потом, сделав небольшую дугу, пошел вниз, наверное, расставшись с надеждой добраться до звезд. Все это походило на катание со снежных горок, когда от страха закрываешь глаза, думая, что если санки долетят до подножия, то больше никогда-никогда не полезешь на эту крутизну.

Аэроплан вошел в штопор. Семирадскому сделалось невообразимо легко, и в голову закралась мысль продлить это ощущение как можно дольше, ведь вместе с любым маневром вновь должна была вернуться тяжесть. Она исчезла так быстро, что могло показаться, будто большая часть тела куда-то пропала.

Земля надвигалась катастрофически, и теперь, чтобы увидеть хоть что-то помимо нее, приходилось закатывать зрачки почти под веки, как при обмороке, или до хруста в позвонках откидывать голову назад, но и в этом случае взору открывались лишь верхнее крыло да узкая полоска неба, которая быстро уменьшалась в размерах, как будто небо оседало на землю и растворялось.

Он едва не потерял сознание, когда начал выравнивать аэроплан. Окружающий мир превратился в какой-то отвратительный белесый туман, в толще которого вспыхивали искры, и каждое их появление отдавалось в затылке пульсирующим ударом. Полковник сумел бы разогнать этот туман, замахав руками, но вот беда — в эту секунду он сжимал штурвал. Отпустит его, и аэроплан вновь рухнет, и вряд ли на этот раз Семирадскому удастся снова выправить его.

Постепенно мир прояснился, очистился, точно вначале в него впрыснули пары хлора, а затем пропустили через угольный фильтр. И хотя легкое головокружение и пульсация крови в висках, напоминавшая вспышки молнии, остались, Семирадский был готов продолжить сражение.

Он сделал петлю так неожиданно и резко, что немцы, не успев последовать его примеру, теперь находились впереди него. Они решили разделиться. Тот, что летел справа, стал карабкаться вверх, одновременно отклоняясь в сторону, а другой заложил крутой вираж налево. В любом случае, независимо от того, кого станет преследовать Семирадский, второй немец вновь постарается оказаться у него на хвосте.

Пилот «Фоккера» попытался было сбить преследователя со следа, оторваться от него и затеряться в облаках, чтобы затем, когда придет время, атаковать. Но Семирадский приклеился к его хвосту и медленно сокращал расстояние. До «Фоккера» оставалось метров 60–70, когда полковник наконец-то нажал на гашетку, почувствовав приятную отдачу ожившего пулемета. У него было превосходное зрение, но уследить за пулями он не мог, и не сразу понял, что промахнулся.

— Проклятье, — прошептал полковник, досадуя, что напрасно истратил слишком много патронов.

Он жалел, что пули не оставляют за собой след. Если бы они были светящимися, начиненными фосфором, он хотя бы знал, насколько далеко в стороне они прошли от немца, и тогда сделал бы поправку. Впрочем, вряд ли у его пулемета сбился прицел. Он жалел еще и о том, что аэропланы его эскадры так и не оборудовали бортовыми рациями. Если со своими подчиненными он еще как-то мог общаться, хотя это происходило на уровне интуиции, то взаимодействовать с артиллерией было невозможно.

У него заслезились глаза. «Фоккер» был чуть менее маневренной машиной, нежели «Ньюпор», а его пилот лишь немногом менее опытным, но в сочетании эти две причины, превращали бой в нечто напоминающее охоту кота за мышью. Правда, если при этом не брать в расчет то, что хвост кота может укусить вторая мышь, неожиданно превратившаяся в огромную зубастую крысу.

Если продолжать сближение, то винт «Ньюпора» мог сломать хвостовое оперение немца. Но оставалась вероятность, что лопасти винта погнутся, мотор заклинит, а сейчас — не тот случай, чтобы уходить с поля при счете один-один. Он вспомнил о Нестерове, но тот все равно был обречен, потому что смерть ходила за ним по пятам. Он сам искал с ней встречи. Он обращался с аэропланом, как ребенок со своей игрушкой, пытаясь выяснить, что же она может еще делать. Аэропланы были далеки от совершенства и не могли выполнять любой каприз пилота. Более того, игрушка была опасной.

Немец нервно оглядывался, и чем ближе русский истребитель подбирался к нему, тем чаще он делал это, так что у него, наверное, уже болела шея от этих слишком частых упражнений. Каждый раз пилот, казалось, получал от очередного поворота и вида русского аэроплана на хвосте заряд энергии, с новыми силами принимаясь выписывать обманные маневры, но результат оставался прежним. С такого расстояния можно было рассмотреть лицо немца, полускрытое шлемом и очками, о том же, что в его глазах угнездился страх, приходилось лишь догадываться.

Следующую очередь Семирадский вбил в «Фоккер», как горсть толстых гвоздей в мягкое дерево — по шляпку мощным и точным ударом. Пулемет с наслаждением проглатывал ленту, раскусывал патроны, как орехи, выплевывая шелуху. Нагретые гильзы сыпались вдоль бортов аэроплана, некоторые из них попадали в пилотскую кабину, обжигая Семирадскому ноги.

Первые пули, едва не задев хвост, утонули где-то в середине корпуса, но затем они побежали к пилоту, наткнулись на верхние крылья. Пули были похожи на капли дождя, барабанящие по крыше, вот только крыша не спасала от них. Пули легко проходили сквозь фанеру. Часть из них досталась пилоту, другая попала в приборы. В лицо немцу брызнули осколки стекла.