Бар «Безнадега» - Мира Вольная

- Это факт.

- Ага.

- Зачем ты приходишь в «Безнадегу», Элисте? – спрашиваю, зная, что она поймет вопрос.

- За кофе и выпивкой, - девушка все-таки берет сферу с душой в руки, убирает во внутренний карман куртки. Я хмыкаю. - Разве не все за этим сюда приходят?

- Ты знаешь, что нет.

- Каждому свое, - произносит Элисте, останавливает блуждающий до этого взгляд на моем лице и подается ближе. – Я согласна. Любая услуга, кроме списка.

- Любая?

В ее глазах что-то странное. Вспыхивает и исчезает. Эли подается еще ближе, кладет руки мне на плечи, приближает губы к уху.

- Любая.

А потом накрывает мой рот своим.

И у меня внутри, где-то очень глубоко, замыкает какой-то важный рубильник. Fatal error, мать его. Потому что я выдергиваю девчонку из-за стола, поднимаюсь на ноги, вжимая ее в себя, и через миг вдавливаю в стену в собственном кабинете. И мне насрать, что ей двигало, когда она решила меня поцеловать. Даже если хотела просто подразнить. Дразнить такую тварь, как я – непередаваемо дерьмовая идея.

Может, у собирателей фишка такая. Пофиг.

Поцелуй сносит крышу и заводит. И это, мать его, еще страннее, чем все то, что было до него. Ну… хотя бы потому, что мне не пятнадцать и даже не двадцать пять. Я не бросаюсь на все, что движется, насколько бы хорошеньким это что-то ни было. Но с ней сейчас клинит.

Язык Громовой толкается мне в рот, горячий и влажный. Тело, зажатое между мной и стеной, гибкое, тонкое, охренительное. Ее руки на моих плечах натягивают тонкую ткань свитера почти до треска, ворот впивается в шею, в штанах тесно, в мозгах – пусто. Это правда, что мужики думают членом.

Я сминаю губы Громовой, сдергиваю с плеч чертову куртку, оставляя болтаться на локтях, сжимаю сзади шею, чтобы зафиксировать голову, чтобы мне было удобно трахать языком ее рот. Этот порочный, горячий рот.

Между нами искрит и рикошетит. Я не знаю, где сейчас жарче, в аду или в полутемной тишине кабинета.

У Эли вкус чертового рафа и терпкого, пряного глинтвейна. У нее осенний вкус.

Собирательница тяжело и шумно дышит, протяжно, тягуче стонет, прогибает спину, ловит мой язык и губы, не желая уступать. Короткие волоски сзади на ее шее все еще влажные, прохладные, как и руки, и этот контраст – между ее губами, телом и прохладой пальцев и волос – отчего-то заводит только сильнее. Меня давно так не выскребало и не выдирало из себя.

Это желание, похоть в чистом виде, как кипящее масло. 

Я не могу оторваться, не могу остановиться, не могу дать вдохнуть ни ей, ни себе, чувствую, как окончательно теряю контроль над тем, что до этого поцелуя дремало внутри меня.

Я втягиваю в рот язык девчонки, сосу и облизываю его, желая так же облизать ее тело, скользя пальцами по ее пояснице, вверх к тонким позвонкам и лопаткам.

Элисте пробует повернуть голову, перехватить инициативу, но я только крепче сжимаю пальцы на ее шее. Я хочу сожрать ее, сжечь ее, заставить стонать, корчиться и биться в моих руках, подо мной. Я хочу ее до стиснутых зубов и одеревеневших мышц. Сосать, лизать, кусать, вколачиваться, трахать ее. И глотать, захлебываясь, ее туманный свет.

Простой поцелуй. Обычный.

Да ни хера подобного.

Я языком чувствую острую кромку зубов Громовой, каждым участком своего тела – ее изгибы и выпуклости. Элисте высокая, но недостаточно высокая, чтобы мне было удобно, чтобы я получил то...

Я проталкиваю колено между ее ног, запускаю пальцы в волосы и прикусываю нижнюю губу. Сладкую, терпкую, припухшую от моих действий.

И Элисте стонет, стонет в голос, откидывая голову назад, упираясь затылком в стену, а я спускаюсь к ее подбородку и шее.

Чертова водолазка бесит. Вообще вся ее одежда бесит. И я возвращаюсь к губам, снова толкаюсь языком в рот.

Ей неудобно. Руки зажаты курткой, тело - мной, собственным бедром я ощущаю жар. Готов поспорить, что она мокрая. Громова дрожит, раздраженно рычит, дергает мой свитер и тоже кусает. Кусает до боли, до крови. Зализывает собственный укус и скользит языком внутрь моего рта, переплетая его с моим. Она не готова, не хочет уступать ни на миг. Жесткая, дерзкая, горячая, очень требовательная. Ее рвет и крошит так же, как и меня. Сквозь свитер я чувствую, как ее ногти царапают кожу, сквозь шум в ушах различаю тяжелые, частые удары сердца. И не выдерживаю, касаюсь ее света, пробую на вкус, втягиваю в себя.

И Эли что-то замечает, дергается, стонет громче, а потом непонятно как высвобождается из куртки, дергает меня за волосы, заставляя отстранится от ее рта, отрывает.

Ее глаза горят индиговым, губы блестят, на бледном лице лихорадочный румянец, грудь вздымается и опускается слишком часто.

Наше общее дыхание шумное, громкое, хриплое. Воздух вокруг густой и плотный, вязкий, почти пахнет сексом, прикасается к коже раскаленной тугой плетью.

Громова толкает меня в грудь, потом еще раз и еще, и сам дьявол не знает, чего мне стоит отступить от нее на шаг, а после удержать себя на месте.

Элисте прикрывает глаза, с шумом втягивает в себя воздух, а потом медленно, плавно нагибается за сброшенной на пол курткой, и так же медленно выпрямляется, оглядывается, смотрит на меня. Внимательно смотрит.

А я взгляд не могу оторвать...Черное подчеркивает и обрисовывает каждый изгиб...

- На сегодня достаточно, - тихо чуть ли не мурлычет Громова. - Приятно наконец-то с тобой познакомится, Андрей Зарецкий, - улыбается она.

Отступает на шаг и через миг скрывается за дверью.

А я стою еще какое-то время. В голове гудит кровь, в ушах звенят натянутые нервы. Я откидываю голову назад и начинаю хохотать.

Получи по морде, Аарон. Она только что тебя сделала. Ну, или думает, что сделала. Ловко, резко, не очень изящно, но действенно.

Пусть думает, пусть уходит. Мы оба знаем, что Громова еще вернется в «Безнадегу».

Мне требуется какое-то время, чтобы успокоиться и взять себя в руки, прочистить мозги. Я не хочу разбираться с тем, что сейчас было, потому что… что-то подсказывает мне, что ответ мне не особенно понравится. Но к Громовой меня определенно тянет, к тому, что у нее внутри, не только к телу. Там… там что-то не так, там… чего-то не хватает, не все детали на своих местах. Она… что-то ищет, чего-то хочет. В ней нет боли, страха, отчаянья или злости, но есть свет, странный, как туман, как предрассветная дымка над озером, и все же это свет… Он трепещет, колышется, перетекает, скользит. Прорывается наружу всплесками и сгустками. На вкус он такой же, как сама Эли – терпкий, пряный, виноградно-хмельной. Запретный. 

Кажется, что знакомый.

Я облизываю губы, прислушиваюсь к себе, пока иду к столу. Пытаюсь разобраться с тем, что проглотил, пытаюсь вычленить составляющие. Но не могу. Не получается. Складывается чувство, что ее свет и ее ад едины.