Ключи от цивилизации - Райдо Витич

— Мне дом нужен, — объявила. А чего ждать? Времени у нее в обрез.

— Э? — растерялся. В глазах замешательство — не его ли гнать собрались?

— Есть в деревне дома кинутые, добрые?

— А?.. Ну-у, как же… есть-то оно есть… Ноне худо больно, хлебушек-то не уродился, скотинка опять же от жары дохнет, голодно, морно, вота и кидают места родные… токмо…

Стася золотой достала, чтобы не мялся, под ноги ему кинула:

— Показывай, да не юли. По чести куплено, свидетелей, вон, у меня полон двор, — кивнула на работных. Кто-то из мужиков нехотя закивал, не желая с незнакомой госпожой связываться. Да и хозяин не против — золотой поднял, глаза огромными стали, речь быстрой, льстивой:

— Как же, как же, куплено честь по чести, отказу нет. Пойдемте, госпожа, лучший двор ваш. Там сараюшка и хлев под скотинку имеется, и утварь какая никакая. Лучший дом, лучший, — двери со двора с поклоном перед ней распахнул.

Стася на улицу выплыла, девочку на руки взяла:

— Показывай. В нем эта женщина с детьми жить будет, а я их навещать стану. Она дом купила. Понял ли?

— А? — оглядел растерянно нищенку с дитем квелым, обалдело на грязную девчонку в тряпье на руках госпожи. Виданное ли дело, чтобы богачка такая с босяками вошкалась? Ой, нечисто тут! Опять же, его ли это ума дело? Золотом платит! — Как скажете, госпожа, — поклонился опять, и спеша, пока деньгу не отобрала да не передумала, по улочке засеменил впереди. — За мной идемте.

На зуб тайком золотой попробовал — добрый, не подделка! Ах, ты, богатство какое!

Почти всю улочку пропылил и чуть покосившиеся ворота предпоследнего двора толкнул:

— Сюды, — рукой замахал. Стася во двор вошла, огляделась — заросло все неслабо, но дом с виду добрый, большой, крепкий. Подойдет.

Нищенка, с опаской у ворот застыв, косилась то на нее, то на мужчину. А тот расхваливает двор. Дверь в дом толкнул — поманил. Русанова за ним пошла.

— Гляньте, гляньте: лавки две, стол, сундук опять же. Печь справная, теплая. Дрова есть даже, чугунок вона. Без обману, — заслонку открыл.

Ничего дом, — оценила Стася, оглядываясь: прибраться, побелить, паутину, пыль вымести и добро жить можно. Девочку на лавку опустила, мешки на стол хлопнула и на мужика уставилась.

— Козу приведи.

— Кккозу?

— А ты как думал? Избе этой цена четверть золотого, а я тебе полной монетой оплатила. Значит, козу сюда отдашь, двух курочек и гуся, и дровами запастись поможешь. А я позже приду, проверю.

Мужик затылок почесал, подсчитывая, и так и этак выходило все едино он в прибытке.

Закивал:

— Ладноть, сделаю. Уговорились. Меня Гаврилой кличут, приглядываю я тута за деревенькой…

— Вот и приглядывай. И за моими смотри. С тебя спрошу коль кто забидит!

— Что ты, государыня — матушка. Все по добру будет, пригляжу с радостью.

— Тогда иди, сговорились. И не мешкай с остальным, неси этим часом!

— А?.. Да, да, — попятился. Ух, грозна, слова поперек сказать боязно. Большой человек, не иначе княгиня! А ежели княгинюшкины подопечные в его деревне жить станут, то и ему в прибыток. — Тут же девок пришлю, — заверил, за порог вываливаясь.

Девочка во все глаза на все это смотрела, шевельнуться боялась, мать ее вовсе у дверей как приморозило. Что думать она не знала, что происходит, не понимала.

Стася чуть не силком ее в дом втащила, на лавку усадила:

— Тебя как зовут?

— Пе-пелагея, — сына к груди крепко прижала, боясь, что отберут, а глаза огромные от страха и растерянности.

— Слушай меня Пелагея внимательно и ты, Любаша, слушай. Жить здесь станете, дом вам куплен. Весь от верха до низу — ваш. Обживайтесь.

— Так я…мы…

— Служить ты только детям своим станешь. Добрых людей из них вырасти, Пелагея вот мой завет и твоя плата за дом этот.

Мешки развязала, из них меньшие мешки вытащила, на стол выставила:

— Тут мука, крупа. Деньги, — один за другим пять алтын положила. — С таким добром с умом распорядившись на ноги быстро встанешь, но о том, как нищей была помни и не зазнавайся, — пальцем пригрозила ополоумевшей от счастья женщине, что на колени перед ней упала, не зная как благодарить. Девочка вовсе как на богиню смотрела и искренне верила — так оно и есть.

Стася поморщилась и выдала:

— Никому ничего не говори обо мне. И помни, в любую минуту приду, погляжу как живете.

— За кого хоть молить? — выдохнула женщина, ни чуть уже не пугаясь грозной госпожи — благоговела только, принимая ее за истинное явление чуда, отзыв небес на свою последнюю молитву, не раньше как по утру в небо отправленную. Просила деточкам своим или жизни, или смерти легкой, как Господь распорядится. Вот и распорядился — в едину минуту все дав.

— Господу молись и Пресвятой Богородице, она вас и землю эту защищает и все видит, и не оставляет.

— Так, госпожа — матушка.

— Ну, будь здрава Пелагея и ты Любашенька. Мамку слушай и почитай да во всем ей помогай. За братиком приглядывай. А я, путь будет, навещу, — и улыбнулась светло: пусть троим, но помогла, пусть мелочью, но пригодилась, значит, не зря день прошел. Не зря.

Год пройдет, десять — а что мать, что девочка крепко будут помнить помощь незнакомки и верить, что не оставили землю и людей Боги, что помогают им, слышат их, видят, творят правду…

Жаль, что реже, чем хочется.

Любаша из дверей за женщиной вылетела, ноги обвила и уставилась снизу вверх.

— Ну, чего ты? — улыбнулась ей Стася, погладила по голове. — Живи, девочка, умницей будь, правду чти и добро, да ни гнись не под кого. Помни, ты дочь Божья.

— Ты придешь еще? — прошептала.

— Как Бог даст. Только не зови в тягости — учись сама с бедой справляться. Зови в радости — я приду. Горе на двоих — двойное горе, радость на двоих — ни конца, ни края не имеет.

Поцеловала в лоб, вздохнула, чувствуя как доверчиво прижалась к ней девочка — оттаивает маленькое сердечко, впускает тепло да свет в душу. Значит, жива будет, значит, полетит еще, полетает.

— Беги к мамке, дел у вас ноне много — дом свой прибрать, братика поднять.

И улыбнувшись ей вышла за ворота. Пошла к лесу не оглядываясь — пятнадцать минут до точки выхода. Успеет.

Динозавры здесь не бегали — трилобиты под ногами валялись.

Чиж сидел прямо на красном густом песке и смотрел в небо темное с бордовым отсветом. И не верилось ему, что он на родной планете и не принималась окружающее за реальность. А ведь знал, понимал, готов вроде к чему угодно был. И в бокс шагнул лишь чуть робея, и в пропасть воронки с зелеными всполохами ушел глаза не закрывая, а тут накрыло.