Спальня, в которой ты, он и я - Эмма Марс

Когда он покинул мои возбужденные чресла, я задержала его рукой, чтобы он вернулся ко мне, но медленно, очень медленно, постепенно. Мне так хотелось. Но, и это было вполне предсказуемо, Дэвид не был расположен к подобным играм и предложил собственную интерпретацию:

– Ты кончила? Ты тоже?

Нет. Хоть я не столь глубоко освоила эротическую науку, как Соня, но и у меня есть свои прихоти. Больше всего мне нравится блаженный миг неопределенности, когда моих вспухших, покрытых влажными кудряшками губ чуть касается нежная головка возбужденного пениса и щекочет их, нервно подрагивая, потом не спеша раздвигает и неторопливо, почти робко, прокладывает себе путь, как бы сомневаясь, прежде чем проникнуть уже смелее глубже, между влажными складками нежной плоти, настойчиво стремясь к потайной неизвестности, что так прельщает всех.

Усердные старания Дэвида увенчались успехом, обильная струя хлынула потоком и намочила все прилегающие окрестности. Тогда он напоследок ускорил темп и захрипел, прерывисто дыша, что мне всегда в этом признаке неминуемого завершения сеанса казалось забавным.

Вот уже три месяца, как мы были любовниками, но вынужденная отсрочка по его милости, равно как и ожидание результатов серологического анализа, проведенного в престижном медицинском центре на улице Сен-Лазар, привели к тому, что мы до сих пор пользовались презервативами. Новый этап в отношениях, который для всех влюбленных парочек означает перелом и начало другой, более гармоничной половой жизни, мне обещал…

– О! Нет!!! Только не это!

…еще более краткие отношения, к сожалению.

Всем известно, что непосредственный контакт наших слизистых повышает чувствительность и ускоряет наступление оргазма. (В какой статье я это вычитала? Черт знает.) Его теплый влажный член только что кончил во мне, рукой Дэвид вцепился в мою шевелюру, словно пьяный матрос, ухватившись за такелажный трос во время бури, чтобы его не смыло волной. Потом он рухнул на мою согнутую спину, обхватил обеими руками и сжал мои груди горячими ладонями. Некоторое время Дэвид так и стоял, не шелохнувшись. Затем выпрямился, взял меня на руки и понес к своей необъятной кровати. Когда мы оба повалились на шелковое белье жемчужного цвета, мягкий матрас почти не дрогнул под нашими телами.

Лежа на спине с закрытыми глазами, ощущая на лице ровное дыхание Дэвида, я погрузилась в то же оцепенение, что и он, несмотря на то что у меня, в отличие от него, не было на это никакой причины. Я внимательно прислушалась к своему организму, пытаясь найти хоть какие-то проявления удовлетворения, но все напрасно. Кроме усиленного пищеварения после устроенной нами царской трапезы, выражавшегося в веселом урчании желудка, я не чувствовала ничего.

Спустя какое-то время открыв глаза, я обнаружила моего милого лежащим, свернувшись калачиком, под теплой периной, в шелковой пижаме того же цвета, что и постельное белье, и сладко посапывающим. Мне с трудом верилось, что мы действительно занимались любовью. Сколько времени я дремала? Еще больше я удивилась, обратив внимание, что тоже переодета в коротенькую ночную рубашку, которую раньше не видела, но которая в точности соответствовала моему размеру. Вполне допускаю, что кто-то мог осуществить мой интимный туалет, пока я находилась в полусне. Дэвид? Вряд ли. Я торопливой рукой проверила промежность – там было сухо и чисто, как у младенца, которого только что подмыли и припудрили тальком.

Я оторвалась от подушки, опершись локтем на постель, и осмотрелась. Наша одежда лежала на креслах, заботливо сложенная, комод, у которого я ему отдалась, стоял на своем месте, аккуратно придвинутый к стене. Разве Дэвид мог сам навести такой порядок? Ничто в комнате не напоминало недавние бурные события нашей бешеной страсти. Даже запаха не осталось, воздух был свеж и прохладен.

– Что случилось?

Его встревоженный хриплый шепот, внезапно раздавшийся у меня за спиной в абсолютной тишине комнаты, заставил меня вздрогнуть. Но я успокоила Дэвида, сказав:

– Все нормально. Спи!

Он не заставил себя упрашивать, что доказывало, насколько глубок был сон, из которого его выдернули, а я поняла, что мне самой теперь не заснуть. Осторожно откинув одеяло, я встала, засунула ноги в марокканские шлепки, заботливо оставленные рядом с кроватью с моей стороны, и, тихо-тихо ступая, спустилась виз, в залу на первом этаже.

В окруженной с двух сторон пролетами парадной лестницы гостиной, не столько большой по площади, сколько просторной из-за высоченных потолков, я заметила седую голову мужчины, бродившего по ковру, как привидение в старом замке, и не торопясь занимавшегося своими делами. Конечно, это был Арман, неизменный управляющий семейства Барле.

– Вы не спите, мадемуазель?

– Вы тоже, судя по всему.

Он рассеянно и неспешно протирал тряпкой стекло огромных песочных часов с основанием и подпорками из красного дерева. Часы были размером с игрока в регби в полном облачении. Дэвид, помешанный на антикварных штучках, частый посетитель ближайших салонов и аукционов, где продавали старину, приобрел их недавно по случаю.

– Видите ли, в моем возрасте… сон что-то не идет. И потом, в таком доме всегда есть чем заняться.

Старик произнес эти слова без досады, без раздражения, мягко и даже приветливо, как мне показалось, демонстрируя вполне доброжелательное ко мне отношение. На свой лад он, так же, как его наниматель (или тут уместнее сказать «хозяин»?), походил на одного британского актера, Мишеля Кена, весьма респектабельного, с благородными манерами. Сходство поразило меня, как только я впервые увидела его, в тот раз, когда он распахнул передо мной украшенную цветным витражом высокую двустворчатую дверь парадного входа особняка Дюшенуа. Я тогда стояла разинув рот, завороженная красотой и элегантностью небольшого, но роскошного здания с удивительным фасадом в виде вогнутой арки. Он учтиво пригласил меня в дом, демонстрируя изысканные манеры старого дворецкого. Мне казалось, что я попала в сказку, и Арман вполне вписывался в эту картину.

– Наверное, вам не дали поспать строительные работы в соседнем особняке?

Несколько дней назад Арман действительно говорил мне о том, что владелица соседнего строения, мадемуазель Марс, задумала амбициозный проект: она решила реставрировать свой особняк, чтобы вернуть ему первоначальный облик. Предпринятые работы были сопоставимы по масштабу со строительством фараоновских пирамид и длились уже очень давно.

– Впрочем, не в этот час, – миролюбиво согласился он.

– Я не помню, Арман… Этот особняк принадлежал матери Дэвида или его отцу?

Дело в том, что мой жених упорно избегал расспросов о своих родителях, которые исчезли один за другим лет пятнадцать тому назад.

– Мадам Гортензии, – ответил старик вполголоса, словно боялся, что наш с ним разговор кто-то подслушает. – Она прямой потомок мадемуазель Дюшенуа.

– А кто эта женщина, именем которой называется особняк? Мне кажется, она жила в те времена, когда представительницы прекрасного пола не часто владели домами…