День матери - Татьяна Богатырева

Чудом спасенная миска с печеньем летит из моих рук на пол, – я просто разжал руки и сам не понял, как у меня это вышло. Раздается очень громкое «бам». Юра и Тима замирают, и оба одновременно поворачиваются ко мне.

– Пошли вон отсюда. Оба.

Я говорю очень спокойно, и как-то мне ясно так становится, уверенно.

– Идите, говорю. Вы же в моем доме. Это бабушки моей кухня, понимаете?!

На кухне очень тихо.

– Вон пошли. Можете поубивать там друг друга, только не здесь. Проваливайте. Я серьезно.

Я не кричу и не стараюсь их в чем-то убедить, помирить или еще что-то такое. И именно мой спокойный голос как-то их отрезвляет. Тима растирает по щекам слезы вместе с кровью, которая сочится из его разбитой брови, – Юра в него все-таки чем-то попал. Они уходят абсолютно молча. Я также молча закрываю за ними дверь, потом сажусь на кухне среди всего этого бардака и закуриваю. Потом резко тушу сигарету и иду к себе в комнату, достаю из своего тайника всю наркоту, складываю в полиэтиленовый пакет. Подхожу ко все еще раскрытому окну и глубоко дышу.

* * *

Я стою напротив подвальчика, в котором работает Анита. Смотрю на часы, ровно семь. Потом – на дверь. Ее все нет и нет. Наконец она выходит, радуется, увидев меня, машет рукой парню у машины: мол, езжай без меня.

– Привет, Вань! Что-то случилось?

– Э… да ничего. И да, и нет то есть. Дело к тебе есть, вернее, разговор.

Она настораживается.

– Ну, пойдем пройдемся тогда.

Я хмуро киваю.

– Так странно видеть тебя без твоей извечной улыбочки.

– Да я вот… так.

Какое-то время мы идем молча. Проходим Гостинку, сворачиваем на Невский.

– Слушай, а ведь если серьезно, – тебя Аней зовут, Анной, да?

Анита улыбается:

– Ну да. Анита – это так, просто шутка.

– Ну ясно, я так и думал. Послушай меня, Аня. Я тебе сейчас хочу одну вещь сказать, пойми меня правильно. Я тебе нравлюсь?

Она останавливается и краснеет. Ну, ясное дело, вот так в лоб – никто не спрашивает. Мы снова идем вперед, она молчит.

– А если я скажу, что да, это что, – пытается сказать шутливым тоном, – это что-то разве изменит?

– Да, изменит. Аня, послушай, что я тебе скажу. Ты была права во всем, в смысле – когда говорила, что так нельзя. Я тебя понял, правда, понял.

Она внимательно смотрит на меня. Мы медленно бредем по главной улице нашего города, и мне очень сложно подбирать слова.

– Аня. Я хочу все поправить, правда хочу. И не просто сказать тебе – я поправлю, – а сделать. Ты права, мне еще очень мало лет. Я слезу с наркоты и барыжить тоже больше не буду. Да и в ментовке больше работать не хочу. Я учиться, может быть, пойду дальше, не знаю пока.

Мы все-таки останавливаемся. Со стороны это все, наверное, смотрится как в кино – романтично или еще что-то такое, но мне сейчас на все это наплевать. Аня внимательно смотрит на меня.

– Ты мне веришь?

– Думаю, да. Есть в тебе что-то такое… ты умеешь выживать, я давно это заметила. Ну, ты говори давай, чего стоять.

– Так вот. Из ментовки я ухожу, а значит, мне грозит армия. Как раз самый возраст. Только знаешь что, я отмазываться больше никогда ни от чего не хочу. Никогда не буду, хватит. Я не хочу быть беженцем.

– Ты серьезно?

– Да, послушай, мне тяжело это говорить. Все какое-то слишком…

– Слишком настоящее, да?

– Ну да. Это моя жизнь. А значит, это серьезно. Я пойду в армию, правда. Мне это поможет.

– Ты в этот призыв хочешь, что ли?

– Ну да. Он же еще до июля, я как раз успею. И понимаешь, я же ничего вот от тебя сейчас не требую, просто пойми, у меня, оказывается, нет никого. Это все не друзья, а чушь собачья. Просто, если ты скажешь сейчас: да, у тебя все получится, я верю – этого хватит. Я не могу рассказать родителям, они не поймут. Жалко, что бабушки моей больше нет.

Она молчит и серьезно смотрит на меня.

– Я думаю, ты все делаешь правильно. Даже больше – я верю, что это действительно выход для тебя. И знаешь, ты и вправду мне очень нравишься, хорошо будет, если ты вернешься сюда, и я буду тебя ждать.

А потом мы обнялись. И не как какие-то там влюбленные, крепко – как в детстве.

Я стою у сувенирного лотка, смотрю крестики, маленькие иконы, книги в дорогих переплетах, и тут меня окликают.

– Юрик?

Оборачиваюсь и не сразу узнаю стоящего передо мной человека. Это Тима.

– Ну ничего себе! Какими судьбами, ах-а, на Валааме?

Получилось в рифму. Смешно, я улыбаюсь.

– Да вот, на экскурсию приехал. А ты как, что? Живешь тут?

– Ну да. Ты не подумай, не в монастыре. Мирское, так сказать, население, тут тоже имеется. Я мать сюда на лето привез, чтобы отдохнула.

– А. Понятно.

Мы молчим, стоим друг против друга и улыбаемся.

– Это ж мы сколько, лет пять не виделись, да?

– Ну, кажется, четыре. Давно, да.

Тут я спохватываюсь и обнимаю его. Он хлопает меня по плечу и чуть отстраняется:

– Дай хоть на тебя посмотреть нормально! Юрик, а ты тут как?

– Да я с женой и с подругой ее. Они сейчас в храм пошли, а мне как-то… ну, не тянет, что ли.

– Ну пойдем тогда, пройдемся, я тебе место одно покажу… не туристическое. На берегу.

И мы идем. Тима безошибочно находит тропку между сосен, и мы выходим к берегу озера. Бредем по песку. Я закуриваю.

– Тима, ну как ты, что ты? Расскажи, интересно ведь.

– Ну как, как. Ничего я так, маме лучше вроде бы стало. Отца Бориса я тут все-таки из дома выселил, ремонт сделал. Что еще…

– Слушай, а Ваня как? Я ведь и его тоже уже сто лет не видел, вот не поверишь, с той самой нашей с тобой драки.

При упоминании о драке он слегка морщится – так, как умеет только он. Останавливается, садится прямо на песок. Я присаживаюсь рядом.

– Юрик, а ты знаешь, нет больше Вани.

– Как?!

Он молчит.

– Как нет? В каком смысле?