Отдохновение миссис Мэшем - Теренс Хэнбери Уайт

Шарф получился чудный и на удивление прочный, такой же, как из хорошего льна, если не прочнее. К тому же, почти прозрачный, он обладал упругостью резины, – Мария могла, не повредив, чуть ли не проткнуть его пальцем. Спустя много лет, она в этом шарфе венчалась; пока же – из страха перед мисс Браун – пришлось спртать его под доской в полу Кабинета Герцогини.

Мария вдруг поняла, почему каждый раз, когда она приносит лиллипутам подарок, они стараются ответить ей тем же. Причина была в том, что им не хотелось попасть в зависимость от нее.

И вот что еще обнаружила Мария: она обнаружила, что лиллипуты ведут жизнь, полную риска, хоть они и не склонны на это жаловаться. Воевать они, правда, не воевали, но в иных опасностях нехватки у них не было. К примеру, около тридцати лун назад, их осадило семейство сорок, возымевших слабость к маленьким лиллипутам и утащивших дюжину младенцев, прежде чем удалось с ними справиться. Хорошо еще, что сороки памятливы и сообразительны, поэтому довольно оказалось ранить стрелами двух из их племени, чтобы они навсегда отвязались от лиллипутов.

Немалый интерес представляли и сами луки со стрелами. Древесина наших гигантских деревьев, – если говорить о ветвях, достаточно тонких для изготовления лиллипутского лука, – не обладает потребной упругостью. Поэтому лиллипуты использовали стволы маховых перьев крупных птиц (или деревенских кур, если удавалось добыть их перья), сгибая их, чтобы надеть тетиву. Стрелы снабжались железными наконечниками, кованными из гвоздей, имевшихся в куполе Храма, правда, наконечники получались все-таки мягковатые.

Кстати сказать, древние лиллипуты имели обыкновение пользоваться отравленными стрелами. Однако в Англии подходящих ядов сыскать не удалось, – возможно, к счастью для Марии. Здесь они применяли добываемую из пчел муравьиную кислоту, но даже при том, что ее упаривали, смоченных в ней стрел хватало лишь на то, чтобы убивать насекомых.

При набегах на ульи, во время которых добывался яд (и мед, что также немаловажно, поскольку сахара им взять было неоткуда), лиллипуты облачались в подобие доспехов из жучиных надкрылий, чешуйки которых нашивались на основу из мышиной шкуры. Но, разумеется, набеги совершались преимущественно в заморозки, и к тому же лиллипуты использовали дым.

Еще одну опасность представляли совы, эти были похуже сорок. Совы в Мальплаке водились в основном трех разновидностей: сипухи, неясыти и лилфордовы сычи, которые охотятся также и днем. Филины встречались редко, хотя порой и они залетали. Все эти существа обладали большей, чем сороки, отвагой и меньшей сообразительностью, отчего они так и не научились держаться от лиллипутов подальше. К тому же, на добычу они налетали не так, как это делают представители вороньего племени, а снижаясь почти отвесно, подобно пикирующим бомбардировщикам, так что убить их не было никакой возможности, – просто времени не оставалось. Оттого стоящему на куполе часовому полагалось ночью высматривать сов, и высмотрев, бить в колокол. Мария, когда ей рассказали о совах, вспомнила, что нередко слышала этот звон. Впрочем, в сельской местности раздается такое количество удивительных звуков, – ослы, к примеру, ревут, да много чего еще, – что люди невнимательные в них особо не вслушиваются. Звук колокол издавал низкий: дон-дондон, – и Мария полагала, что это каркает черная ворона. Заслышав звон, лиллипуты опускали головы и замирали, – в этом состояла единственная надежда на спасение. Стоило им шевельнуться, и сова бы их обнаружила, стоило взглянуть вверх, – она заметила бы белое в свете луны лицо. Если же неподвижно стоять, глядя перед собой, сова почти всегда пролетает мимо.

В дневное время, когда делать снаружи было, вообще говоря, и нечего, следовало страшиться кобчиков. С кобчиками поступать надлежало в точности так же.

Что же касается уходивших на материк следопытов, то их жизнь зависела только от них самих. Лиса представлялась им такой же огромной, как нам Национальная галерея, а поскольку она с легкостью перескакивала Трафальгарскую площадь, противопоставить ей было нечего. И самое неприятное – лиса обладает нюхом. Обстреливать ее их жалкими стрелами не имело никакого смысла. Прятаться в траве или застывать на месте – тоже, опять-таки из-за ее нюха. Лиллипуты пытались справиться с лисами самыми разными способами, – предлагалось, скажем, отпугивать их громким шумом или неприятными запахами, – но ни один не принес успеха. Триста лун тому назад прославленный следопыт сумел ослепить лису, всадив ей по стреле в каждый глаз, но, разумеется, от простых людей ожидать подобного хладнокровия не приходится. Обыкновенно, если лиса нападала на следопыта врасплох, ему оставалось только застыть, доверясь своей счастливой звезде. Но главное было – держать ухо востро, а нос по ветру, стараясь определить, не приближается ли к тебе это страшилище. Даже люди, чьи ноздри устроены немногим изящнее, чем пара каминов, и те, как правило, способны унюхать лису. А уж лиллипутов присущее им тонкое обоняние оповещало о приближении врага гораздо лучше. Получив подобное оповещение, они забирались на деревья.

Лиллипуты жили словно бы в мире, кишащем динозаврами и птеродактилями, а то и кем покрупнее, так что приходилось им шевелить мозгами.

Основное следствие такого образа жизни, вполне понятное любому биологу, – а если ты не биолог, то чего ты, спрашивается, стоишь? – состояло в том, что лиллипутские женщины стали рождать двойняшек. Нередко появлялись на свет и тройни, и тут уж радости не было предела.

Марии хотелось как-то помочь им в борьбе с этими опасностями. Будь она богатой или взрослой, – вообще обладай она какой-либо из тех возможностей, что представляются столь желанными, пока они у тебя не появятся, – она могла бы купить дробовик и перестрелять сов, избавив Народ хотя бы от них. К сожалению, у нее таких возможностей не было. Впрочем, она сделала несколько вполне разумных предложений. Она сказала, что если лиллипуты покажут ей в парке все лисьи норы, то она могла бы, когда настанет пора появления новых выводков, налить в норы дегтя или еще чего-нибудь неприятного, что бы там ни думал на этот счет Владелец псовой охоты Мальплаке. Она сказала, что при их знании местности и ее размерах, они, вероятно, могли бы предпринять и еще кое-что.

– К примеру, – предложила она, – я могу раздобыть на кухне керосину и облить им осиные гнезда, только вы мне их покажите. Я могла бы и совиные разорить, если вам известно, где они.

Народ острова преисполнился к ней благодарности за такое великодушие, и решил, что она все-таки неплохая Гора.

Одной кристально ясной ночью в самом начале июля Мария под уханье сов, потрескиванье сучков и шорохи призрачных лап, под серебристыми звездами, среди которых царила луна, крадучись, пробиралась к своей постели. Она уже миновала дверь выстроенной в восемнадцатом веке прямоугольной часовни, с отслоившихся потолков которой смотрели вниз стиснутые с боков Королевским Гербом и Десятью Заповедями гипсовые херувимы с пухлыми, как у амуров, щечками; миновала писанный Ромни в гораздо большую натуральной величину портрет Пятого Герцога, который невозможно было продать, так как он занимал холст площадью в полакра, миновала и акварель «Вид на Неаполь с Везувием при Лунном Свете», столь же негодную к продаже, поскольку длина ее составляла пятнадцать футов – другой такой в мире не было; миновала холодные бюсты Главной Библиотеки (не путать с библиотекой Третьего Герцога), где Софоклы и прочие, опустив головы с бородами как бы из перекрученного рубца, остановившимися взорами глядели на опустелые полки, населенные некогда Рукописной коллекцией Мальплаке; с особым трепетом миновала пышную спальню, в которой испустила последний вздох императрица Амелия, а за нею Покой Герцогини, в коем под присмотром двенадцати докторов и тех членов Тайного совета, каким удавалось оторваться от дел, появлялись на свет Мариины предки.