Лиззи - Артур Болен

– А за что?

– Не знаю, Лиз. Люди над этим вопросом бьются веками, а ответа нет. Любим и все. И может быть хорошо, что ответа не знаем. Потому что ответа нет, а любовь есть. Ну и ладно…

Мы смотрели на Жулика, а он чувствовал себя под нашими взглядами неуютно, как будто спрашивая: «ну чего вы от меня хотите-то? Могу хвостом повилять, если вам будет приятно». Грязный хвост и правда стукнул пару раз об землю.

Я потянул ему руку и он деликатно понюхал ее, опять же как будто говоря: «знаю, что там ничего нет, но если тебе так нравится этот обман, сделаю вид, что ожидал найти в ладони вкусненькое».

– Какой-то урод лапу перебил весной – Лиза потрепала Жульку за холку – скулил всю ночь. И я плакала. А бабушка бранилась. Она любит браниться. Бабуля у меня сильная… Она рассказывала как во время войны они жили тут в лесочке, на другом берегу, в землянке, с братиком и сестрой. Дядей Сашей, и тетей Зиной. Дом наш немцы спалили вместе со всей деревней, чтоб партизан отвадить… И сами жили в лесу, в землянках, а рядом бабуля с братом и сестрой и мамашей, в своей землянке… И вот как-то у Зины разболелся зуб. Мамаша отвела ее в немецкий лагерь, показывает: зуб, мол, болит у дитяти. Так немцы ее к своему фельдшеру отвели и тот зуб выдернул, молочный, наверное. А потом солдаты собрались, Зине конфет насыпали в подол и шоколадку бабке дали в дорогу… Она рассказывала: лопочут, говорит, по-своему и всякий норовит Зину по голове погладить. Истосковались видать по своим. А может помнили, как выселяли всю семью из дома. Бабуля рассказывала, что утром приехали, и всех начали выгонять. Наши успели на телегу только стол, да стулья положить. Зинка стоит на крыльце, в руках кукла, ничего не понимает, плачет. Все вокруг плачут. А дядя Вова, полицай из нашенских, кричит: ну что воете? Не в Антарктиду, чай, отправляетесь, рядом будете! Война кончится – вернетесь…

Так всю оккупацию в лесу и прожили. А еще бабка рассказывала, корова у них была, Зорька. Она и за коня была и молока давала. Только благодаря ей и выжили. А после победы вернулись в деревню, начали строиться. Корова старая стала, молока не дает. Что делать? У нас в Острове тогда сдавали скот на мясозаготовку. За копейки. Собирали по весне с округи стадо, и – гнали в город. А собирали во-он там, за рекой, на горе, в Свеклино. Бабуля пригнала Зорьку в стадо, прутиком ее гонит, а та…

Лиза шмыгнула носом, отвернулась. Я не торопил.

– Бабуля говорит, поняла она все. Смотрит на нее, мычит, а из глаз слезы льются… Бабушка как вспоминает об этом и у самой слезы льются. «Всю войну нас спасала, говорит, мы на нее молились, а тут сама ее на казнь привела…». Всю дорогу ревела. Зинке сказали, что в колхозное стадо Зорька ушла, что там ей веселее будет»…

Я лег на спину и уставился в синее небо. Представил себе молодого, хмурого фрица в френче с закатанными рукавами и как он выводит из избы заплаканную девочку с куклой в руках, слегка подталкивает ее в спину к маме, делает знак солдатам: все готово, можно поджигать. И в ответ протяжный, долгий женский вой, вперемежку с детским плачем и черные клубы дыма, накрывшего деревню, скрип телег, лающие немецкие слова… Почему девочку звали Зина? Может быть, я ошибся? Нет, почему-то прекрасно запомнил – Зиной звали ту девочку, и вечер тот в бане с Серегой хорошо помню, и банщика, отплясывающего цыганочку на бетонном полу.

– Олег, Олег, Олег! – услышал я встревоженный голос Лизы и открыл глаза.

– Что?

– Ты чего? Скрипишь зубами, как будто рвешь кого-то. Я испугалась.

Я приподнялся на локте.

– Не бойся, Лиза. Знаешь что?

– Что? – почти шепотом спросила Лиза.

– Теперь я буду нести за тебя ответственность. И не сомневайся, я тебя не брошу. И бабушку твою не бросим. У меня есть к тебе серьезное взрослое предложение.

– Какое?

– Давай вместе начнем новую жизнь. Ты и я! Ты будешь учиться, а я начну работать! Ты не представляешь, как можно хорошо жить! Главное, выбраться на свежий воздух! Ты думаешь, что знаешь жизнь? Ни фига! Ты не знаешь жизнь. Твой мир ненастоящий! Обман! Ты увидишь настоящий и полюбишь его! Я уверен. Ты не представляешь, какое это счастье, когда можно без страха повернуться спиной к другу! Когда девчонка говорит тебе «да!», не потому что хочет получить от тебе, а потому что хочет отдать тебе! Не только тело, но и все, что у нее есть. Когда девушка смеется чисто, звонко, как ребенок, а юноша мечтает спасти ее от злодеев, потому что не представляет свою любовь без подвига. Это мир, в котором на заре можно заплакать от умиления, когда дарить радостнее, чем принимать, когда от жутких предчувствий не сжимается сердце и каждого хочется пожалеть!

Я говорил взволнованно, красиво, с нарастающим восторгом – себе ли? Ей ли? Не знаю. Знаю только, что говорил искренне и верил. Верил, что теперь все действительно будет иначе. И у нее, и у меня. Может быть, даже главным образом у меня.

Этим вечером я не сидел привычно на своем стуле у отца Георгия, а взволнованно ходил по саду.

– Надо, надо начинать жить по-новому ! Хватит киснуть. Пожалуй, открою ресторан. У меня есть на примете местечко. На Финском заливе, в Комарово. Связи в Курортном районе остались. Там дивно! Сосны, песок, все как полагается. Осенью, правда, штормит, но не беда. Кухня? Подумаем. Главное, найти стоящего повара. И хорошую команду. Никакой роскоши, золотых канделябров, цыган и прочее. Европейский стиль. Отличное качество продуктов и сдержанность. И Лизу можно прекрасно устроить. А? Что скажете?

Отец Георгий улыбался моей горячности, но похоже тоже вдохновился.

– Так Вы обдумали? Все хорошенько обдумали? Не раскаетесь?

– В чем? Я свою жизнь презираю и ненавижу. В чем я должен раскаяться? Если не получится с рестораном, начну другой проект. Сяду за книгу. Построю часовню. Полечу в космос! В монастырь уйду, наконец! Жизнь только начинается, отец Георгий. Поверьте!

– Это в Вас влюбленность говорит. Да, да! Не спорьте! Влюбленность разная бывает, не мешайте ее с грязью. Ваша – от чистого сердца. Берегите ее. И… молитесь. Как умеете. Просто просите.

– Что просить, отец Георгий?

– Как что? То,