Немного чьих-то чувств - Пэлем Грэнвил Вудхауз

Ввергнуть Реджинальда Муллинера в уныние было не так-то просто, но эта conte[7] произвела на него именно такое действие. Слова Аманды, казалось ему, могли иметь только одно толкование.

– Ты хочешь сказать, что эти чертовы акции не стоят ни черта?

– Как обои они, возможно, могут внести изящный штрих в отделку кабинета или детской, но в остальном, должна сказать, их ценность равна нулю.

– Так как же мы можем пожениться?

– А мы и не можем. Я не намерена, – холодно добавила Аманда, – связать свою судьбу с человеком, который по всем данным мог бы занять почетное место в семье Джуксов, славных преступной дегенеративностью. Если вас интересуют мои дальнейшие планы, я кратенько набросаю их для вас. Я еду играть в теннис с лордом Наббл-Нопским в его поместье Набблские Башни. Между сетами, а может быть, подавая мне джин с тоником после игры, полагаю, он попросит меня стать его женой. Во всяком случае, до сих пор так было всегда. Но на этот раз мой ответ будет утвердительным. Прощайте, Реджинальд. Было очень приятно с вами познакомиться. Если вы пойдете по дорожке вправо, то она вас выведет на улицу.

Реджинальд не отличался быстротой мысли, но, читая между строк, он, казалось, уловил то, что она хотела сказать.

– Это похоже на поворот от ворот.

– Так оно и есть.

– Ты хочешь сказать, что между нами все кончено?

– Вот именно.

– Ты отшвыриваешь меня как… что там отшвыривают?

– Старую перчатку. Полагаю, вы искали это идиоматическое выражение.

– Знаешь, – сказал Реджинальд, пораженный внезапной мыслью, – по-моему, я никогда старых перчаток не отшвыривал. Я всегда жертвую их Армии Спасения. Впрочем, суть не в этом. Суть в том, что ты разбила мое чертово сердце.

– Девушка с меньшим самоконтролем, – сказала Аманда, поигрывая теннисной ракеткой, – разбила бы твою чертову башку.

В таком вот положении оказался Реджинальд Муллинер в этот солнечный день, и ему мнилось, что в положении этом трудно найти положительные стороны. Он обеднел на пятьдесят тысяч фунтов, он потерял любимую девушку, его сердце разбито, а на шее у него вздувается прыщик, которого ему не хватало для полного каре. Только одно могло рассматриваться как положительный момент: душевные муки привели его в идеальное состояние для исполнения «Миссисипи» на деревенском концерте.

Наши величайшие умы уделяли слишком мало внимания исполнению «Миссисипи», хотя это интереснейший объект для исследования. Насколько известно, еще никто не указал, что исполнить ее в полную силу практически невозможно, если певец готов кувыркаться от радости и пребывает на седьмом небе. Добиться полного букета и выжать сок до последней капли способен только человек, который душевно надорван и погружен в угрюмые размышления о жизни как таковой. Гамлет спел бы ее бесподобно. Как и Шопенгауэр, и Д.Б. Пристли. И вот так ее спел в восемь часов вечера на эстраде деревенского клуба Реджинальд Муллинер, имея под боком аккомпанирующую ему миссис Фрисби, учительницу музыки, а за спиной – государственный флаг Соединенного Королевства.

Он и с самого начала не чувствовал себя особенно счастливым, а когда перед его глазами предстала Аманда, сидящая в первом ряду в тесной близости с молодым человеком, в ком благодаря лошадиному лицу, большим ушам и отсутствию подбородка он незамедлительно узнал лорда Наббл-Нопского, мрачное отчаяние и вовсе поглотило Реджинальда, придавая каждой низкой ноте интонацию призрака отца Гамлета. К тому времени, когда он дошел до «река что-то знает, река не скажет», в зале не нашлось бы сухих глаз – или, во всяком случае, весьма малое их количество, а аплодисменты, которыми разразились места за два шиллинга, один шиллинг, шестипенсовые, а также трехпенсовые стоячие в глубине зала, иначе как громовыми не назовешь. Он трижды бисировал, шесть раз выходил на вызовы и, если бы занавес не опустили для антракта, мог бы спроворить и седьмой. Прославленный орган театрального мира «Вэрайти» не освещает любительские концерты в населенных пунктах вроде Нижних Болтунов-на-Виссере, но если бы освещал, отчет о выступлении Реджинальда Муллинера в тот вечер, несомненно, предварялся бы таким вот заголовком:

На Реджинальда это торнадо всеобщего восхищения подействовало весьма примечательно. Он словно бы прошел великое духовное испытание, сделавшее его другим человеком. Прежде робкий, он теперь ощутил в себе новую особую властность. Он стал человеком судьбы, победителем, впервые в жизни способным сообщить сэру Джасперу, который до этой минуты всегда внушал ему душевный трепет, все, что он о нем думает. Еще до того, как он покинул клуб, ему уже пришли на ум шесть превосходных определений сэра Джаспера, самым мягким из которых было «кособрюхий старый мошенник». Он решил, не теряя ни минуты, ознакомить с ними финансиста в процессе тесного личного общения.

В зале он сэра Джаспера не видел. В кресле, которое ему полагалось занять, справа от Аманды, взгляд выхватил особу, смахивавшую на даму из хорошей семьи, любительницу кошек. Вывод напрашивался сам собой: финансист увильнул от концерта и приятно коротал вечерок у себя дома, куда соответственно Реджинальд теперь и направился.

Виссер-Холл был огромным зданием тюдоровских времен, одной из тех величественных громад, которыми так часто обзаводятся уходящие на покой финансисты, решив поселиться в деревне, и приобретение которых, едва владелец осознает, во что ему обойдется содержание этой громады, почти всегда становится источником горьких сожалений. Воздвигнутый в те дни, когда домовладелец признавал родным домом только такой, который вмещал не менее шестидесяти гостей и соответствующее число прожорливых челядинцев и пронырливых прислужников, Виссер-Холл вздымался к небесам на манер Виндзорского замка, и в беседах с другими удалившимися от дел финансистами сэр Джаспер называл его не иначе, как бездонной прорвой и гвоздем в ботинке.

Когда Реджинальд добрался до массивной входной двери, тот факт, что звонки в нее остались без ответа, подсказал ему, что прислуге был предоставлен свободный вечер для посещения концерта. Однако он не сомневался, что объект его поисков находится где-то внутри, а поскольку он придумал для него еще пять обозначений, доведя общий итог до одиннадцати, то отнюдь не собирался покориться двери, которая не желала открываться. И, как поступил бы на его месте Наполеон, начал рыскать туда-сюда, пока не нашел приставную лестницу. Ее он притащил к фасаду, прислонил к балкону второго этажа и взобрался по ней. К этому моменту на него снизошел двенадцатый эпитет, самый выразительный из всех.

Балконные двери в загородных домах почти никогда не запираются, и он без всякого труда открыл ту, перед которой оказался. Через нее он вошел в изукрашенную комнату для гостей, вышел через внутреннюю дверь в коридор, и тот вывел его на широкую галерею над вестибюлем, в тот момент пустовавшим.

Однако вскоре из двери в дальнем конце появился сэр Джаспер. Предположительно он побывал в подвале, так как держал в руках большую канистру, из которой принялся обрызгивать пол вокруг себя – судя по аромату, керосином. При этом он вполголоса напевал духовный гимн, который начинался словами: «Мы пашем поля и доброе семя в землю бросаем». Пол, заметил Реджинальд, был щедро усыпан газетными листами и стружками.