Болезнь претендента - Фридрих Незнанский

При встрече Фокстерьер рассказал о скрытых – политических – причинах кардинального изменения диагноза Самощенко.

Выслушав визитера, Юрий Николаевич, уставив неподвижный взгляд в одну точку, долго молчал. Так долго, будто вообще забыл о присутствии журналиста. Наконец он коротко бросил:

– Я разберусь.

Академик Олсуфьев отличался не только молчаливостью, но и крутым нравом. Через пару дней Дмитрий Петрович Викентьев был уволен.

Генеральный прокурор Кудрявцев пуще огня боялся любого, пусть самого безобидного общения с врачами. Вячеслав Устинович принадлежал к той часто встречающейся категории людей, у которых при виде белого халата резко учащается пульс, а при виде здания поликлиники повышается давление. Обязательную ежегодную диспансеризацию он оттягивал всеми правдами и неправдами, ссылаясь на чудовищную занятость делами государственной важности, хотя у него она отнимала времени гораздо меньше, чем у кого-либо другого. Привезут, отвезут, в больнице все ходят перед ним на задних лапках. Из врачей у Вячеслава Устиновича был лишь один знакомый – заведующий отделением общей терапии Викентьев. Так получилось, что однажды они случайно разговорились «за жизнь». Оба ровесники, земляки – родом из Саратова, им было о чем поговорить. Потом каждый ощутил легкую досаду из-за того, что беседа прервалась, каждого звали неотложные дела. А вечером они случайно повстречались на закрытом правительственном концерте в Георгиевском зале Кремля. Пригласительный билет туда Дмитрию Петровичу дал чуть ли не премьер-министр, который у него время от времени подлечивался.

На концерте Кудрявцев и Викентьев встретились, как давние знакомые. Их жены тоже нашли общие темы для разговора. Впоследствии они даже стали регулярно сотрудничать – Кудрявцева была директором издательства, специализирующегося на выпуске исторической и мемуарной литературы, и иногда подкидывала Викентьевой выгодную работенку – она была хорошим редактором. Отредактировать, составить именной указатель, написать внутреннюю рецензию на рукопись – со всем этим Викентьева отлично справлялась. Обычно строгая и придирчивая к людям жена прокурора даже хотела взять ее на работу в штат, однако та отказалась – предпочитала свободную жизнь на вольных хлебах.

Их мужья тоже изредка созванивались друг с другом. Если Кудрявцеву было нужно проконсультироваться по поводу плохого самочувствия, он обращался только к Викентьеву. Не важно по какому поводу: и если палец на ноге болел, и если глаз защипало… А вот Дмитрий Петрович генерального прокурора никогда ни о чем не просил. Считал, неудобно обращаться к столь важной государственной персоне с личными проблемами. Оказалось, не излишняя щепетильность тому причиной – просто у Викентьева не имелось для такого обращения причин. Когда же после скандальной пресс-конференции его уволили из больницы, Дмитрий Петрович напросился на беседу с Кудрявцевым.

Генеральный прокурор старался избегать закулисных разговоров, на такой должности лучше забыть про личные симпатии и антипатии. По тону Викентьева Вячеслав Устинович быстро почувствовал, что тот предпочел бы встретиться в домашней обстановке. Однако Кудрявцев сразу поставил точки над «и», недвусмысленно дав понять, что их деловая встреча возможна только в его служебных апартаментах. Врачу будет назначено время, заказан пропуск – и добро пожаловать.

Место встречи для Дмитрия Петровича не главное. Он надеялся, что, когда расскажет прокурору о своем скоропалительном увольнении, тот небрежным жестом снимет телефонную трубку и прикажет Олсуфьеву моментально восстановить статус-кво. Да еще прикажет принести извинения за моральный ущерб.

Однако в том, как генеральный прокурор держался в своем кабинете, не было и намека на те почти приятельские отношения, которые, по мнению Викентьева, их связывали. Разговаривал Вячеслав Устинович сухо и подчеркнуто вежливо, сразу показав, что здесь между ними существуют отношения проситель – начальник, а о приватном знакомстве следует забыть..

Дмитрий Петрович пожаловался на то, что его бывшие сослуживцы, при активном участии директора больницы, сфальсифицировали диагноз знатного сибирского пациента.

– Для чего им это понадобилось?

– Чтобы сделать хорошую мину при плохой игре. В организм человека попал яд. Какой, при каких обстоятельствах – ничего определить не смогли, хотя предпринимали отчаянные попытки. Но ведь честь мундира дороже всего. Разве могут в нашей больнице с чем-то не справиться! Нет, для нас не существует преград. Вот яд, которым Самощенко подло накормили. Когда же я позволил усомниться в правильности такого диагноза, с которым сначала согласился, публично признал свою ошибку, а мне это было вовсе нелегко, на меня сразу набросились с руганью за нарушение врачебной этики.

– Все-таки врачи вылечили Самощенко. Сумели подобрать ключ к болезни, – заметил Кудрявцев.

– Методом тыка, случайно. Но главное заключается в том, что лицо пациента по-прежнему обезображено. Значит, лечение до конца не доведено. То есть с грехом пополам сделали половину дела. Смогли промыть организм – это же не выход из положения. Вероятнее всего, это было обычное пищевое отравление. Они же настроены выдать за вредительский акт. Отсюда и весь трезвон: тут замешана большая политика, мол, это сделано его врагами специально, чтобы вывести одного из кандидатов в губернаторы из игры. Как будто только он один отравлен.

– А кто еще?

– После того банкета умер хозяин охранного холдинга. Это известие поразило Кудрявцева:

– Каким образом погибший связан с Самощенко? Почему он оказался на юбилее?

– Товарищи по партии. Он, его фамилия Ширинбеков, тоже активист местного отделения «Союза справедливых сил», один из неформальных лидеров.

– Если два человека отравились, это уже смахивает на диверсию. Что показала судмедэкспертиза?

– Я не в курсе дела. Сведения про Самощенко доходили до меня отрывочно. Видя, что у меня другая позиция, врачи – с ведома руководства – не очень откровенничали со мной. И в результате предпочли избавиться от меня как от инакомыслящего. Хороша же демократия, которая не позволяет иметь собственного суждения, – криво усмехнулся он. – Особенно усердствовал с нападками на меня один красносибирский врач, некто Плиткин. Можно сказать, он и заварил всю кашу. Прямо из кожи вон лез, пытаясь убедить меня в том, что отравление совершено по политическим мотивам.

Когда Викентьев сделал паузу в своем пылком монологе, Вячеслав Устинович спросил:

– В вашей клинике есть профсоюзная организация, комиссия по трудовым спорам?

– Все давным-давно упразднено. Кто станет держать в штате ненужных людей, а на общественных началах никто не согласится заниматься такой ерундой. Была у нас раньше эта КТС и существовала без толку – не находилось трудовых споров. Творческие есть, а трудовых нет – всегда находили общий знаменатель по любым проблемам. Я имею в виду производственные. А про интриги и думать нечего, мы вообще не знали, с чем их едят. У нас подбирались хорошие специалисты, им было не до интриг, они делом заняты. Но вот рвется в наше стадо паршивая овца, да еще со стороны, хочется ей все вверх дном перевернуть.