Беспокойный отпрыск кардинала Гусмана - Луи де Берньер

На самом деле генерал Хернандо Монтес Соса так же далек от варварства, как его предок – от цивилизованности, и благодаря генералу у нас в городе появилось два трактора.

Как мне вспоминается, произошло это вскоре после «битвы «Доньи Барбары» – результата необдуманного образовательного проекта Дионисио и учителя Луиса, – когда первый объявил: он уговорит отца дать боевой вертолет, чтобы привезти тракторы, занесенные илом реки Мулы. Заявление вызвало бурные протесты: с армией связываться никто не желал. Генерал Фуэрте и капитан Папагато не хотели иметь с ней дела, поскольку были дезертирами, а остальные – потому что претерпели от нее невообразимые гонения.

Дионисио тем не менее настаивал, что его отец – демократ и вооруженные силы находятся теперь под строгим демократическим контролем. Он сказал, что генерал Фуэрте и капитан Папагато могли бы свободно убраться на денек в Санта Мария Вирген и, кстати, партизанам объявлена амнистия после того, как многие компартии легализовались. Далее он указал, что никому не известно, был ли кто из жителей в партизанах, по той простой причине, что за пределами района никто и представления не имеет о существовании Кочадебахо де лос Гатос.

– Если угодно, – сказал Дионисио, – я встречу вертушку в Ипасуэно, а когда взлетим, завяжу пилоту глаза и буду говорить ему, куда лететь. Тогда он не узнает, где был. Наболтаю, мол, это армейское спецучение, и договорюсь, чтоб отец наградил его медалькой или выдал какое-нибудь удостоверение по мастерству пилотажа.

А отец Дионисио был убежден: раз армия – слуга народа, значит, в мирное время и должна ему служить. Естественно, про завязывание глаз он ничего не знал, а потому согласился, когда сын ему позвонил, и они условились, что Дионисио встретит вертолет на площади в Ипасуэно и пилот будет выполнять его инструкции. Так все и произошло.

Приземление громадной машины на площади Ипасуэно вызвало адский хаос: все бросились врассыпную в погоню за сдутыми воздушным потоком сомбреро. Дионисио и ягуары забрались внутрь, положив начало легенде (существующей до сих пор), что они вознеслись на небеса на огненных колесах, описанных в книге пророка Иезекииля. Дионисио ухитрился-таки убедить пилота, что в план учений входит приобретение навыков полета вслепую. Он нес что-то совсем несуразное: мол, пилот может ослепнуть при газовой атаке, и тогда придется управлять машиной по устным указаниям экипажа. Нужно добавить, что на борту находились еще четверо военнослужащих из инженерного военно-воздушного полка, но они сидели в хвосте и даже при желании не смогли бы запомнить маршрута.

Не знаю, каким образом Дионисио Виво сумел в воздухе определить направление (говорят, он не совсем тот, кем кажется), но машина прибыла на нашу площадь, вызвав такое же смятение, как и в Ипасуэно. В полуденном зное поднялось особенно удушливое пыльное облако, и уж один-то невинный цыпленок, в вихре лопастей разбрызгивая кровь и перья в количестве, несообразном своему размеру, точно отдал богу душу.

В путешествие отправились Антуан и дон Эммануэль, поскольку тракторы были их, я (по приглашению Антуана), Аурелио, принявший от Дионисио обязанности штурмана, Серхио и Мисаэль. Значит, вместе с четырьмя бортинженерами и пилотом нас было одиннадцать человек, вооруженных штыковыми и совковыми лопатами, хотя еще много наших поместилось бы в этой машине войны, вероятно, купленной правительством у янки за валютные бананы и изумруд.

Аурелио не стал завязывать пилоту глаза, утверждая, что к концу поездки летчик не вспомнит, где был; в вышеуказанных целях индеец всю дорогу окуривал пилота отвратительным зельем. Как обычно, Аурелио нарядился в традиционную одежду своего народа, а дополняла ее длинная коса, какую вообще-то вряд ли увидишь теперь у аймара.

Дон Эммануэль, как всегда, сильно смущал всех своим поведением; он как живой стоит у меня перед глазами – мочится с вертолета, «потому что ему всегда нравилось прописывать дырочки в снегу». Его, казалось, совсем не беспокоило то обстоятельство, что он раскачивается над тремя сотнями метров пустоты, и приземление вышло бы отнюдь не мягким. Не подумав об ужасном холоде на высоте, он не надел рубашку и только заткнул пупок сероватым комочком ваты. Дон Эммануэль утверждал, что ватка пропитана спиртом, а носит он ее потому, что как-то вечерком Фелисидад сочла возможным исследовать указательным пальчиком бездонные глубины вышеупомянутого пупка и заявила, что он вонючий и весь в пуху. Дон Эммануэль поклялся избавиться от подобного рода «хренолюндий» в пупке и очень расстроился, обнаружив, что, пока мочился, ватку выдуло потоком воздуха. Мисаэль отметил, что дон Эммануэль избежал бы столь огорчительной неловкости, не выпирай у него так сильно живот.

Путешествие заняло не больше часа, что поразило Серхио, помнившего, как много потребовалось дней, чтобы пройти весь путь пешком со скотиной и караванами мулов. Полет впечатлял. Мы летели между остроконечными вершинами и над долинами совсем низко, поскольку так теплее, да еще пилот сказал, что так меньше расходуется горючего. Мы видели множество крохотных индейских поселений, разбросанных в зарослях, стада викуний и лам, в испуге мчавшиеся под нами, и выработанные рудники, что когда-то наполняли сундуки домов Кастильи и Арагонов. В одном месте вибрация воздушной машины вызвала зрелищный сход лавины; сверху снежный каскад выглядел как сама невинность, величие и красота, но помоги Господь тому, кто мог под ним оказаться. Более мертвую смерть трудно представить.

Выяснилось, что по указке Аурелио мы постепенно снижаемся, потому что воздух стал ощутимо густым и липким даже в кабине; внизу возникли леса, растительность стала пышнее. Летя над раскинувшимся лесом, мы заметили тонкую струйку дыма; Аурелио сказал, это его жена Кармен добывает каучук. Про Аурелио говорят, что он может находиться с женой в джунглях и одновременно – с нами в Кочадебахо де лос Гатос, и никто, даже Кармен, не знает, какой Аурелио настоящий.

Пролетев над лесом, мы устремились туда, где протекала Мула. Серхио и Мисаэль разинули рты: местность совершенно переменилась с тех пор, как они жили тут до наводнения, виднелись одни крыши домов, но и их уже сильно затушевала пробившаяся поросль. Джунгли заявляли свои права на земли, и Аурелио, похоже, это очень нравилось. Кстати, он рассказал нам, что, создавая растения и животных, Бог радостнее всего трудился над сотворением кактуса и дормидеры – гигантской черной анаконды, которая спит так крепко, что ее храп не дает уснуть всем зверям в джунглях – разносится громкое эхо, да к тому же у нее воняет изо рта.

Мисаэль и Серхио разглядели крышу имения донны Констанцы и скрючились в неудержимом припадке смеха. Дон Эммануэль объяснил мне: Мула изменила русло и протекала теперь точнехонько через бассейн донны Констанцы. Я так и не понял, что тут смешного.

Мы подлетели к месту, где раньше располагалась хасьенда[41]дона Эммануэля; вертолету пришлось зависнуть, и четыре бортинженера спустились на лебедке, чтобы расчистить в зарослях посадочную площадку. Машина приземлилась, и мы стали прорубать дорогу к сараю с трактором, где увидели, что все погребено под полутораметровым слоем наносного ила и опутано лианами.