Падшие из ада - Илья Шумей

Встреча с акулой заметно подпортила Эдуарду благостное настроение, в коем он пребывал поутру. И данный факт заставил его подвергнуть свои чувства и эмоции критическому анализу.

Почему смерть напавшей на него хищницы так его тронула, выбила из колеи? Сожалел ли он о том, что ее пришлось убить? Да нет, почему? Его действия были обусловлены насущной необходимостью, ситуация не имела альтернативных вариантов разрешения. И ему не впервой обрекать других на смерть, так в чем же дело?

Или же с возрастом он стал слишком мягким, слишком сентиментальным? Вот уж некстати! В серьезной политике подобная мягкотелость неуместна. Стоит поддаться сиюминутным эмоциям – и все, пиши пропало! Конкуренты мигом сожрут, без соли и кетчупа! Расслабляться нельзя ни на секунду. Даже сейчас, даже здесь, когда на многие километры вокруг только безмятежная водная гладь, и за каждым твоим шагом пристально следят стальные няньки, оберегающие от любых мыслимых опасностей.

В такой ситуации главной опасностью для человека становится он сам. Его собственные слабости и пороки, уступив которым однажды, ты встаешь на скользкий путь саморазрушения, начинаешь размякать и постепенно превращаешься в раба своих привычек и капризов. Необходимо держать себя в тонусе, удерживая соблазны на безопасной дистанции, не давая им шанса подчинить себе твою волю.

Эдуард почувствовал, как на смену меланхолии приходит злость. Вот так-то лучше! Новое чувство бодрило и заряжало энергией, требующей выхода. Таким моментом необходимо воспользоваться, чтобы еще раз потренироваться направлять сильные эмоции в контролируемое созидательное русло.

– Мольберт! – скомандовал Эдуард, скидывая халат и переодеваясь в легкую рубашку с коротким рукавом.

Еще несколько лет назад мысль о том, что он увлечется живописью, да еще и импрессионизмом не вызвала бы у него ничего, кроме гомерического хохота. Однако одиночное заточение на затерянном в безбрежном океане острове умудрялось вытаскивать на поверхность такие стороны его человеческой натуры, о которых он сам даже не догадывался. Особенно в те дни, когда небо становилось почти черным от низких туч, и налетевший тайфун швырял на берег волны, которые почти перекатывали через островок, и яростно трепал гривы несчастных пальм. Тогда опущенные защитные ставни на несколько суток превращали бунгало в наглухо запечатанный бункер, и, если не найти себе занятия, бесцельное шатание меж четырех бронированных стен вполне могло свести с ума.

К счастью, виртуальная арена позволяла удовлетворить почти любой каприз, но роль пассивного созерцателя Эдуарду быстро наскучивала. Он жаждал действия, и, к собственному немалому удивлению, попробовав из любопытства взять несколько уроков живописи, обнаружил, что не на шутку ею увлекся. Тем более, что арена предоставляла для этого все возможности, одновременно избавляя от необходимости возиться с настоящим холстом и реальными красками. При желании, можно даже нацепить на голову обруч киберкортекса и творить в любой приглянувшейся манере. Хочешь – Ван Гог, хочешь – Моне или Дега, да кто угодно! Но Эдуарду претила сама мысль, что кто-то посторонний будет залезать в его мозг и частично брать на себя управление его телом. Холст пусть остается виртуальным, ладно, но творить на нем он все же предпочитал самостоятельно.

Он вышел в центр арены и остановился перед проекцией мольберта с висящей в воздухе палитрой, на которой остались краски, которыми он работал в прошлый раз. Такое времяпровождение нравилось ему куда больше, нежели долгие постные заседания Совета Лиги, что происходили здесь же. Корректоры полностью изолировали Эдуарда от общества, но их же собственный Кодекс не позволял исключить его из процесса принятия решений. Они постарались максимально оградить себя от его возможного влияния, заменив голографическую проекцию изгнанника на безликий силуэт, и конвертируя все его реплики в текст. Они боялись даже его голоса! Что ж, с другой стороны, такое положение вещей давало Эдуарду определенное преимущество, поскольку он мог видеть их лица, их эмоции, слышать их необдуманные раздраженные оговорки, срывающиеся подчас с языка, в то время как он сам имел возможность тщательно обдумать каждое свое слово, прежде чем его произнести. Это могло показаться даже забавным, если бы не густая и душная аура страха, просачивавшаяся сквозь все барьеры и сквозящая в каждом взгляде, бросаемом время от времени в его сторону. Заседания, на которых он, порой, не произносил ни единой фразы, кроме дежурного приветствия, здорово его утомляли, и после них Эдуард чувствовал себя измотанным как ломовая лошадь, пахавшая весь день от рассвета до заката.

То ли дело живопись – прекрасная возможность ненадолго забыться и побыть наедине с самим собой.

Взяв большую кисть, Эдуард выбрал сочный синий цвет и размашистым движением плеснул краску на холст. И еще, и еще! Так, теперь несколько мазков чуть тоньше и красным. И ярко-желтый вихрь вот здесь! Несколько белых штрихов по периметру…

Он чуть отстранил мольберт, разглядывая получившийся цветовой взрыв, уже спокойней прикидывая, что бы это могло быть? Своего рода тест Роршаха из подручных материалов. Хм, похоже на большую синюю птицу, которая расправила крылья и настороженно косится на зрителя желтым глазом. Хорошо, годится, теперь можно не спеша поработать над деталями.

Эдуард выбрал тонкую кисточку и подтянул мольберт к себе.

– Новости! – распорядился он.

Робосекретарь начал зачитывать анонсы последних основных событий, и Эдуард приступил к прорисовке перьев чудо-птахи. Он любил подобным образом сочетать приятное с полезным. Одно полушарие рисует, другое слушает – все при деле.

Работа уже близилась к концу, оставалось только наложить последние штрихи на чешуйчатую птичью лапу, угрожающе выставленную в сторону зрителя, когда внимание Эдуарда за что-то зацепилось.

– Стоп! Повтори! – он отступил назад, рассеянно осматривая полотно и прислушиваясь к последнему сообщению, зачитываемому секретарем.

Беспорядки в закрытом кантоне? Звучит как нелепый оксюморон! И судя по тому, что новость пробилась в дайджест самых важных и актуальных, проблемы там начались не сегодня и к данному моменту приняли уже нешуточный размах. Такого рода сведения Лига предпочитала оставлять под сукном, а коли они все же попали в эфир, то означать это могло лишь одно – ситуация определенно вышла из-под контроля.

– Давай сюда все сообщения по данной теме, – Эдуард отстранил мольберт, освобождая место для проекций, которые замельтешили перед его глазами.

Проанализировав данные, секретарь убрал заметки, являвшиеся по сути перепечатками из других изданий, и оставил только уникальные репортажи. Они датировались сегодняшним числом, но в их тексте упоминалось, что первые выступления в районе «Айсберга», за которыми последовало отключение электричества, начались еще два дня назад. Выходит, Лига какое-то время еще пыталась удержать скандал в узде, но его масштаб быстро перерос их возможности по контролю информационного пространства.

«Взрыв на 50-м этаже!», «Падение частного коптера!» – такое, действительно, утаить даже при всем желании вряд ли получится. Но если в дело замешана Лига, то кое-какие подробности от широкой публики наверняка предпочли скрыть. Впрочем, Эдуард, являвшийся ее сопредседателем, имел полный доступ ко всем внутренним документам. И факт его изгнания здесь ничего не менял.