Бедные люди - Федор Достоевский

В. Д.

Августа 4-го.

Голубчик мой, Варвара Алексеевна!

Вот эти-то все удары неожиданные и потрясают меня! Воттакие-то бедствия страшные и убивают дух мой! Кроме того, что сброд этихлизоблюдников разных и старикашек негодных вас, моего ангельчика, наболезненный одр свести хочет, кроме этого всего – они и меня, лизоблюды-то эти,извести хотят. И изведут, клятву кладу, что изведут! Ведь вот я теперь скорееумереть готов, чем вам не помочь! Не помоги я вам, так уж тут смерть моя,Варенька, тут уж чистая, настоящая смерть, а помоги, так вы тогда у меняулетите, как пташка из гнездышка, которую совы-то эти, хищные птицы заклеватьсобрались. Вот это-то меня и мучает, маточка. Да и вы-то, Варенька, вы-то какиежестокие! Как же вы это? Вас мучают, вас обижают, вы, птенчик мой, страдаете,да еще горюете, что меня беспокоить нужно, да еще обещаетесь долг заработать,то есть, по правде сказать, убиваться будете с вашим здоровьем слабеньким, чтобменя к сроку выручить. Да ведь вы, Варенька, только подумайте, о чем вытолкуете! Да зачем же вам шить, зачем же работать, головку свою бедную заботоюмучить, ваши глазки хорошенькие портить и здоровье свое убивать? Ах, Варенька,Варенька, видите ли, голубчик мой, я никуда не гожусь, и сам знаю, что никудане гожусь, но я сделаю так, что буду годиться! Я все превозмогу, я сам работыпосторонней достану, переписывать буду разные бумаги разным литераторам, пойдук ним, сам пойду, навяжусь на работу; потому что ведь они, маточка, ищутхороших писцов, я это знаю, что ищут, а вам себя изнурять не дам; пагубноготакого намерения не дам вам исполнить. Я, ангельчик мой, непременно займу, искорее умру, чем не займу. И пишете, голубушка вы моя, чтобы я проценту неиспугался большого, – и не испугаюсь, маточка, не испугаюсь, ничего теперь неиспугаюсь. Я, маточка, попрошу сорок рублей ассигнациями; ведь не много,Варенька, как вы думаете? Можно ли сорок-то рублей мне с первого словаповерить? то есть, я хочу сказать, считаете ли вы меня способным внушить спервого взгляда вероятие и доверенность? По физиономии-то, по первому взгляду,можно ли судить обо мне благоприятным образом? Вы припомните, ангельчик,способен ли я ко внушению-то? Как вы там от себя полагаете? Знаете ли, страхтакой чувствуется, – болезненно, истинно сказать болезненно! Из сорока рублейдвадцать пять отлагаю на вас, Варенька; два целковых хозяйке, а остальноеназначено для собственной траты. Видите ли, хозяйке-то следовало бы дать ипобольше, даже необходимо; но вы сообразите все дело, маточка, перечтите-ка всемои нужды, так и увидите, что уж никак нельзя более дать, следовательно, нечегои говорить об этом, да и упоминать не нужно. На рубль серебром куплю сапоги; яуж и не знаю, способен ли я буду в старых-то завтра в должность явиться.Платочек шейный тоже был бы необходим, ибо старому скоро год минет; но так каквы мне из старого фартучка вашего не только платок, но и манишку выкроитьобещались, то я о платке и думать больше не буду. Так вот сапоги и платок есть.Теперь пуговки, дружок мой! Ведь вы согласитесь, крошечка моя, что мне безпуговок быть нельзя; а у меня чуть ли не половина борта обсыпалась! Я трепещу,когда подумаю, что его превосходительство могут такой беспорядок заметить даскажут – да что скажут! Я, маточка, и не услышу, что скажут; ибо умру, умру, наместе умру, так-таки возьму да и умру от стыда, от мысли одной! Ох, маточка! Давот еще останется от всех необходимостей трехрублевик; так вот это на жизнь ина полфунтика табачку; потому что, ангельчик мой, я без табаку-то жить не могу,а уж вот девятый день трубки в рот не брал. Я бы, по совести говоря, купил бы,да и вам ничего не сказал, да совестно. Вот у вас там беда, вы последнеголишаетесь, а я здесь разными удовольствиями наслаждаюсь; так вот для того иговорю вам все это, чтобы угрызения совести не мучили. Я вам откровеннопризнаюсь, Варенька, я теперь в крайне бедственном положении, то естьрешительно ничего подобного никогда со мной не бывало. Хозяйка презирает меня,уважения ни от кого нет никакого; недостатки страшнейшие, долги; а в должности,где от своего брата чиновника и прежде мне не было масленицы, – теперь,маточка, и говорить нечего. Я скрываю, я тщательно от всех все скрываю, и самскрываюсь, и в должность-то вхожу когда, так бочком-бочком, сторонюсь от всех.Ведь это вам только признаться достает у меня силы душевной… А ну как не даст!Ну, нет, лучше, Варенька, и не думать об этом и такими мыслями заранее неубивать души своей. К тому и пишу это, чтобы предостеречь вас, чтобы сами вы обэтом не думали и мыслию злою не мучились. Ах, боже мой, что это с вами-то будеттогда! Оно правда и то, что вы тогда с этой квартиры не съедете, и я буду свами, – да нет, уж я и не ворочусь тогда, я просто сгину куда-нибудь, пропаду.Вот я вам здесь расписался, а побриться бы нужно, оно все благообразнее, аблагообразие всегда умеет найти. Ну, дай-то господи! Помолюсь, да и в путь!

М. Девушкин.

Августа 5-го.

Любезнейший Макар Алексеевич!

Уж хоть вы-то бы не отчаивались! И так горя довольно.Посылаю вам тридцать копеек серебром; больше никак не могу. Купите себе там,что вам более нужно, чтобы хоть до завтра прожить как-нибудь. У нас у самихпочти ничего не осталось, а завтра уж и не знаю, что будет. Грустно, МакарАлексеевич! Впрочем, не грустите; не удалось, так что ж делать! Федора говорит,что еще не беда, что можно до времени и на этой квартире остаться, что если быи переехали, так все бы немного выгадали, и что если захотят, так везде наснайдут. Да только все как-то нехорошо здесь оставаться теперь. Если бы негрустно было, я бы вам кое-что написала.

Какой у вас странный характер, Макар Алексеевич! Вы ужслишком сильно все принимаете к сердцу; от этого вы всегда будете несчастнейшимчеловеком. Я внимательно читаю все ваши письма и вижу, что в каждом письме выобо мне так мучаетесь и заботитесь, как никогда о себе не заботились. Все,конечно, скажут, что у вас доброе сердце, но я скажу, что оно уж слишкомдоброе. Я вам даю дружеский совет, Макар Алексеевич. Я вам благодарна, оченьблагодарна за все, что вы для меня сделали, я все это очень чувствую; таксудите же, каково мне видеть, что вы и теперь, после всех ваших бедствий,которых я была невольною причиною, – что и теперь живете только тем, что яживу: моими радостями, моими горестями, моим сердцем! Если принимать все чужоетак к сердцу и если так сильно всему сочувствовать, то, право, есть отчего бытьнесчастнейшим человеком. Сегодня, когда вы вошли ко мне после должности, яиспугалась, глядя на вас. Вы были такой бледный, перепуганный, отчаянный: навас лица не было, – и все оттого, что вы боялись мне рассказать о своейнеудаче, боялись меня огорчить, меня испугать, а как увидели, что я чуть незасмеялась, то у вас почти все отлегло от сердца. Макар Алексеевич! вы непечальтесь, не отчаивайтесь, будьте благоразумнее, – прошу вас, умоляю вас обэтом. Ну, вот вы увидите, что все будет хорошо, все переменится к лучшему; а товам тяжело будет жить, вечно тоскуя и болея чужим горем. Прощайте, мой друг;умоляю вас, не беспокойтесь слишком обо мне.

В. Д.

Августа 5-го.

Голубчик мой, Варенька!